Беруны. Из Гощи гость

тайном покое к дудкам органа, на котором внизу, в потешной палате, играл датский

королевич, нареченный жених Аксеньи.

Но вот опять щенок заскулил, и будто от львиного рыка сотрясается башня... И снова

тихо... тихо кругом... У ворот стоят люди... Не сюда ли они, не за Аксеньей?.. Нет, не войти

им сюда. Изнутри заперта башня... железный засов... дубовый колок... Аксенья открыла глаза.

В башне стало сумрачней. Солнце ушло куда-то, и вся башня стояла в тени. Свиристение

птичье умолкло. Должно быть, и день уже никнет к концу. И Аксенья поползла к воротам и

ухватилась снизу за дубовый в засове колок.

Слышно теперь – смолкло и за воротами, сплошь окованными железом. Люди, только что

гомонившие у башни, видимо, ушли. И Аксенья принялась снизу раскачивать колок,

наваливаясь на него грудью и откидываясь от него всем телом.

Стертые руки горели у Аксеньи огнем. И голова у нее пылала, как в горячке. Но Аксенья

все раскачивалась вперед и назад, точно маятник в часах, будто осина под шалым ветром. И

дрожала, как лист на осине, как тяжкой рукой задетая струна, напруженная до последнего

предела. Ни холода, который проникал к ней сквозь изодранный плат, ни сырости,

пронизывавшей ее сквозь висевшую клочьями сорочку, почти не замечала Аксенья, но она

вскрикнула от радости, когда приметила, что поддался колок, сдвинулся с места, заходил

взад-вперед, завертелся в засове, стиснутый посиневшими пальцами Аксеньи, зажатый в ее

ладонях, на которых полопалась кожа. И Аксенья, поддев плечом, выбила его и вовсе прочь.

Она стояла изнемогшая, с повисшими бессильно руками, со слипшимися на лбу прядями

волос, притихшая и счастливая. Черные глаза ее блестели из-под огромных ресниц; она

улыбалась, слыша, как засов, отходя, визжит в ее руках, как сами собой со скрипом плывут в

башню воротные створы. Аксенья так и подалась наружу всем своим существом... но сразу

отпрянула прочь в ужасе смертном. Она отбежала к противоположной стене, замахала там

руками, задергалась вся и тотчас бросилась вниз, в подземелье, которым пришла в эту

башню, стала метаться там, путаясь на темных поворотах, расшибаясь по стенам и углам. И

когда выбилась наконец из сил, то прислонилась в изнеможении к склизкой стенке,

послушала в темноте, как собственное сердце рвется в груди, и пошла снова к башне. Она

шла долго, протянув опять вперед руки, сама удивляясь, как далеко в обуявшем ее страхе

отбежала от башни, и, идя так, уткнулась в лестницу, по которой стала подниматься вверх.

Молотки стучали, как и утром, по кровлям и карнизам: рабочие хлопотали на

Мнишковниной половине от зари до зари. И Аксенья, выставив голову, увидела, что пришла

она не в башню, а снова ко дворцу, в закуток под лестницей, где ухоронилась утром. Тогда

она спустилась обратно вниз, опять протянула руки в темноту и пошла в другую сторону,

роняя из глаз своих едкие слезы.

XIV. СМУРЫЕ, РЫЖИЕ, БУРНАСТЫЕ

Аксенья на этот раз только до пояса поднялась в башню, глядя настороженно в открытые

настежь ворота. И никакого, казалось, страха уже не было за воротами, в малом дворике

подле кремлевской стены. Но Аксенья помнила этот дворик, куда приходили они с братцем

Федором не раз. И потому-то и поползла она на четвереньках по каменному полу, доползла

до порога и, дыхание затаив, заглянула через порог.

Да, это было то самое место: дворик, огороженный каменной стеной, с львиной ямой у

башни. Широкая ямина эта была не так глубока и приступала к башне, ко всей передней

стене, вплотную. Под самыми воротами, под башенным порогом, рукою как будто подать,

рыскали огромные звери в косматых гривах, с подобными змеям хвостами, с глазами

дремучими и ужасными, страшнее желтых клыков львиных, таивших в себе смерть. Все это

свирепое племя, спускаемое на лето в открытую яму, все это – подарки от английской

королевы Елисаветы, привозимые в Москву королевиными же послами что ни год. Вот и три

года тому назад привез английский посол Фома Смит этого смурого, который разлегся внизу,

щурился и зевал, потом поднялся на ноги, потянулся, изогнувшись хребтом, вспрянул на

задние лапы, упершись передними в земляную отвесную стенку, и рыкнул чуть ли не под

ухом у Аксеньи. Но до Аксеньи ему было не досягнуть. Зверь, видимо, и сам понимал это, а

царевна, придя в себя от страшной неожиданности, столь поразившей ее сначала, теперь

глядела прямо в глаза львиные, как в бывалые дни, с любопытством, от которого дух

перехватывало. Но смурый, похлестан себя хвостом по бедрам, отпрянул в сторону и

принялся вместе с другими ходить по ямине взад и вперед, изгибаясь туловищем,

раззёвываясь пастью, сотрясая рыком башенные своды вверху. Так вот откуда шло это

львиное рыкание! И визг, словно щенячий, он отсюда ж, от львят, что упрятались мордами

львице под брюхо.