Беруны. Из Гощи гость

промыслить об его смерти враз. И почал тут Бориско, пес, кричать: помер-де царевич, на

ножик упал в падучей болезни, не стало-де царевича судом божьим. Только, думает, как бы то

не узнали правды от мужиков посадских углицких, что царевич жив!.. Ну, и снял он тех

углицких со дворов, город выгромил дочиста, иных смертью казнил, а людишек убогих,

сапожников да портных мастеришек, замчал далече, откуда и слух не зайдет: за горы, за топи,

за черные пущи... И была тут у Бориска с Марьей Скуратовой радость великая.

«Вот, – говорит Бориску Марья, – не стало в Угличе царевича судом божьим. Не стало, –

говорит, – юродивенького, помер-таки чертеночек. Теперь, – говорит, – после царя Феодора

кончины будешь ты, Борис, над мужиками московскими царь, а я стану царица, и будет нам

теперь вволю всего».

Так оно пока и вышло, как думала Марья. И как учинился Борис царем на царстве

русском, не чаял уже себе царевич спасения от властодержца такого; думал: досягнет

Бориско хоть куды, доймет меня хоть чем. И для береженья, Бориса трепеща, как бы

царевичу безвременною смертью не погибнуть, постригли его в монахи на Железном Борку,

и, имя себе переменив, в монашеское платье одевшись, стал скитаться царевич с Григорьем с

Отрепьевым по городам, и по селениям, и по обителям, не заживаючись нигде, остерегаясь

всего; перелетуют в монастыре у Нифонта, а зимовать к Харитонию волокутся. И так, кра-

дучись и скитаючись немало, добрели они в страхе и ужасе до литовского рубежа и, чая себе

там заступы, за рубеж отбежали, на ту сторонку перекинулись и в Гоще объявились.

Что сказывать дале? Известно это все. Просчиталась Марья, Малютина дочерь,

Скуратова тож. Не по-ихнему учинилося, и это ведомо вам. Да только то кручина: ждать ли и

нынче доброго коли? Куда как тароват был царевич, идучи доступать царства: будет-де льгота

1 На Севере, в Двинском крае, где водились лучшие породы ловчих (охотничьих) птиц, находились поселения

кречатьих помытчиков, занимавшихся ловлею кречетов и доставкой их в Москву для царской охоты.

вам, крестьянам... Да еще коли польготят! Баяли красно, да словом линючим. И нынь, как и

прежде, теснота нам и обида от бояр, от приказных, от урядчиков, от сборщиков... А тут еще

поляков нагнало попутным ветром, норовят они русским царством нашим побогатеть. И то

истинно: от пана не жди сукмана; снимет с плеч и твой, да еще со шкурою с твоею на

придачу. Охте! Позор нам будет от хохлатых и укоризна. Вконец затеснят нас ляхн. Ну, да

полно тебе, Акилла, – молвил старик глухо, сунув нос в ворот сукмана. – Что уж о том

говорить, старый! – Он помолчал, подумал и сказал решительно: – На том и повесть

прекращу.

XVII. ГРОЗА

Старик кончил свой рассказ, где на горсточку были приходился небылиц кошель. Но

рассказ этот гулял по Руси, он передавался из уст в уста, и в то, что царевич спасся, верили

одно время многие русские люди. Но не так легко могли поверить этому три брата

Хрипуновых. Кашинцы, угличане, исконные жители той стороны, где развернулось хорошо

памятное им угличское дело, Хрипуновы знали больше старика, который был и сам-то теперь

в своей прежней уверенности, по-видимому, не очень тверд. Но, пока говорил старик, все три

брата не проронили ни слова; когда же он кончил свой рассказ, они вскричали один за

другим:

– Хитро вирано!

– Красно лыгано!

– Эва навракано!

И стали затем кричать все вместе, перебивая один другого:

– Вот-от-ка, батя, диво-дело каково!.. Да статочно ль дело?.. Мы-ста, батя... Теперь, батя...

Да ты еще б нам, батя...

Но старик подтянул к себе свои клюшки и, опершись на них, тяжело поднялся на ноги. С

востока сверкала ярко утренняя звезда, и он молвил угрюмо:

– Небывальщина, забобонщина, буки да враки. Хватит вам теперь повестей. Дело

темное, сокрывное... Да я чаю, и до третьих петухов недолго. А мне ломота в костях. К

непогодице али ветром прохватило?..

Он заковылял к воде, бормоча себе в ворот сукмана:

– Ненадежно... непрочно... шатко...

Нефед прихватил с собой котелок и побрел вслед за Акиллой, в ту сторону, где у берега

чуть покачивался дощаник, привязанный к колку.

Аксенья давно спала в своем затулье меж досок. Как ни холодно было ей под

изорванным платом, а сон ее одолел, и голод, мучивший ее, не был тому помехой. Ей бы хоть

отведать похлебки из котла, вокруг которого сидела незнакомые люди, хоть руки б над огнем

отогреть!.. Но Аксенья боялась выходить из своего убежища; она сначала настороженно

слушала рассказ старика, потом слова его стали мутиться у нее в голове. Царевич, Марья

Нагая с поленом, Афанасий Нагой с ножом – все они оскалились на Аксенью львиными

мордами, стали скакать из воды, гонять за царевной по темному подземелью... Аксенья

бежит, подземелье все глуше, все непросветимее мрак, и уже не видно ничего, не слышно