Беруны. Из Гощи гость

тем временем успела убрать стол кувшинами и чарками, тарелками и мисками – всею

дорогою утварью, какая только нашлась в хворостининском доме. И, когда покончила она со

всем этим, князь Иван поднялся с лавки, подошел к Димитрию и поклонился ему низко:

– Пожалуй меня, государь. Отведай хлеба-соли. Не обессудь.

И Васманову поклонился князь Иван и Масальскому-Рубцу:

– Петр Федорович, Василий Михайлович, пожалуйте меня и вы. Пожалуйте, гости

дорогие.

Вопреки обычаю стародавнему, гости не дали упрашивать себя долго. Они сразу сели за

стол, и Матренка принялась служить Басманову и Рубцу, а государю – сам князь Иван.

XXV. ГОРОД ПАРИЖСКИЙ, КОРОЛЬ ГЕНРИК ЧЕТВЕРТЫЙ

Большой костер зажгли ратники посреди хворостининского двора. С обеда рыскали они

то полем, то лесом вслед за царем и теперь расселись вокруг разгоревшихся дров, разостлав

на земле свои суконные епанчи. Кузёмка, как приказал князь Иван, обносил их всех пивом, а

сами ратные, нанизав кусочки дичины на шпаги, жарили мясо на приветливо урчавшем огне.

Тихо, вполголоса, переговаривались они у костра, и так же тихо разглядывали нарядную

станицу иноземцев дворники, толпившиеся неподалеку, одолевшие свой первоначальный

испуг. И по тыну хворостининскому нависли головы любопытных в ряд, ильинский поп там

уши свои под скуфьею развесил; и челядь попова тоже глазами на тыну расхлопалась; даже

старый дьяк, усадьба которого была расположена через улицу напротив, и тот, сидя верхом на

своем работнике, перекинул через тын белую свою бороду, длинную, как кобылий хвост.

В поварне Антонидка, убравши волосы под кику1, лучину зажгла, растопила наскоро

печь, стала хватать ухватом с пода то одно, то другое и слала Матренке наверх одно кушанье

за другим. Хорошо, что умолкла безвестная девка в углу; накричалась она за день целый, а

теперь заснула под Антонидкиным тулупом.

Ночная птица бубнила где-то близко на пустыре. Сладостное благоухание источал

каждый листок. Ароматы полевые плыли в раскрытые окна столового покоя, нагретого

пламенем множества свеч. Димитрий расстегнул на себе и кафтан, из-под которого выглянула

саженная розовым жемчугом рубашка. Царь пригубил вина из чарки да мяса отведал; и

молвил князю Ивану, на лавку его посадив рядом с собой:

– Иван Андреевич! В крайчих ходить – невелика задача... Авось я один управлюсь с

чаркой и тарелкой... У тебя управлюсь, управлюсь и у себя в Верху. А коли понадобится, то

меня и боярин бородатый разует либо питье на пиру подаст... Мстиславский либо Шуйский...

Только на то и гожи пузатые – есть да пить... Авось не сплошают и мне поднести. Так... Ну,

это присказка, а дело слушай. Иван Андреевич!.. Ты учен, умеешь по-латыни, как говорится –

знаешь, где рак зимовал. Знаешь, я думаю, Францию, город Парижский знаешь, есть о том в

книгах. В прежнее время почитай что и вовсе не бывало у нас сношения с королями

французских земель, а земли, сам ведаешь, истинно райские, первых статей.

Димитрий встал, шагнул через лавку и заходил по палате из угла в угол. Он остановился

у раскрытого окошка, поглядел, как играет огонь на доспехах копейщиков вокруг костра, и

полной грудью вдохнул в себя струю весеннего воздуха. Вернувшись к столу, он перекинул

только одну ногу через лавку и, усевшись так, снова заговорил:

– Генрик Четвертый, король французский... О нем уже и песни поют не в Париже одном –

по целому свету. .

И Димитрий попробовал напеть из песенки, слышанной в Самборе у воеводы Мнишка:

Генрик Четвертый, ему хвала и честь...

Но песенка, как мотылек, порхала около, точно не даваясь Димитрию в руки.

– Как это?.. Не вспомнить мне...

Димитрий закрыл глаза, даже ладонью затенил их от зажженного на столе подсвечника, и

попробовал еще раз:

И с девой молодой...

Драгоценный камень, как кровавая капля в золотой раковинке, блеснул у Димитрия на

пальце, и тут же рядом, на другом пальце, притаилось тусклое колечко, выточенное из

лосиного копыта. Димитрий не снимал кольца этого много лет, веря, что оно поможет ему в

падучей болезни, как натвердил ему волхв, встреченный однажды на Ваге в лесу.

– Вот никогда не видывал Генрика короля, – молвил Димитрий, потерши себе переносицу

точеным колечком, – а пуще брата родного Генрик мне люб. Ну, да уж и повидаю... Дайте

сроку, милые... Я чаю, не год туда идти кораблю. А ты, Иван Андреевич, будешь послом от

меня. Летом этим снарядишься в дорогу, известишь Генрика, что и сам к нему быть хочу,

послами б нам обменяться, как пригоже, торг деять обоюдный, вместе султана воевать... Там

уж по наказу, будет тебе прописано в наказе все подробно... Как, Иван Андреевич? Чай, во

сне не снилося тебе Парижский город видеть?

– То так, государь, – ответил раздумчиво князь Иван, поникши головою, белым платком

перевязанною. – То верно, не снилось... Твоя воля. А не молод ли я для дела такого –

посольство такое править перед очами славнейшего короля?