Беруны. Из Гощи гость

Кузёмкой, кричит, поет, стонет, смерти себе просит. Антонидка ж и вовсе голову потеряла: то

ли кушанье готовить, то ли за девкой ходить. Плеснула она Кузёмке щей в миску и метнулась

обратно в угол, где лежала у нее девка. Стала там стряпея подушки взбивать, девку с боку на

бок поворачивать, а Кузёмка понес свою миску на двор, сел у поварни на завалине да щами

этими и пообедал. И потом хотел было уже и отдохнуть прилечь где-нибудь на весеннем

припеке, как вдруг в ворота кто-то толчется. Стоит за воротами возок, выходит из возка кур-

гузый немчин в черненькой епанче, сказывается аптекарем государевым.

– Дела!.. – только и вздохнул Кузёмка, пропустив немчина в калитку, распахивая ворота

возку.

До сумерек просидел у князя Ивана немчин. Он снял у больного тряпку со лба, грязного

еще от вчерашней паутины, которою Кузёмка хотел кровь затворить. И долго кручинился

немчин за паутину эту, плевался, фырчал и смыл ее наконец крепкой водкой, а лоб князю

Ивану засыпал каким-то бурым порошком. Немчин долго, по обычаю своему, говорил при

этом невесть что, и Кузёмка, который за тем ли, за другим то и дело забегал в хоромы, только

рот разинул, когда услыхал, что и князь Иван язык завивает, губами хлюпает немчину под

стать.

– Gratias tibi, ago doctissime, pro sanatione corporis mei1, – варакал немчину князь Иван. –

И великому государю, что прислал тебя, мое спасибо скажи.

– Карашо, карашо, скажу, – откликнулся немчин и сам тоже в свой черед опять что-то по-

своему варакнул. – Majestas eius2, – сказал он, – хотел навещать тебя; говорил, будет на твой

двор.

– Ой, так ли? – обрадовался князь Иван, но тотчас снова нахмурился и молвил печально:

– Надолго ли мне хвори этой, скажи мне, Аристотель Александрыч. Не ко времени беда мне.

Еще дня с три – и пан Юрий Мнишек будет в Москве, а за ним и Мнишковна, свадьба

государева приспеет, послы королевские станут править посольство, от государей иных

земель послы идут, купцы флорентийские и гамбургские, из Кракова, Львова, Гданска

навезли диковин... Сколько Москва ни стоит, а такого не видывала... Ещё и я увижу коли?..

– Увидит, увидит, любезни князь, – поднялся с лавки немчин. – Еще день лежит, два

лежит, потом сразу здоров будет. – И он завихлял, кланяясь изголовью князя Ивана и всему,

что наворочено было у него в ногах.

Кузёмка после вчерашнего прощального пира с Отрепьевым и сегодняшнего угощения у

Шуйского чувствовал себя как-то небывало налегке. Он ни над чем не задумывался, он все

теперь мог, и все было ему нипочем. Он не задумался и зазвать немчина в поварню, где в огне

и бреду маялась безвестная девка.

– Полечи ее чем ни есть, господин, – кланялся немцу и кивал ему своим ободранным

носом Кузёмка. – Кровь ли пустить, али пошептать над девкой, чего пригоже... Царей ты

лечивал – дело это не простое: у царей, бают, и кишка тонка... А над девкой-чумичкой только

пошепчи: тут, чай, и работа не до пота...

Немчин попался ласковый, хоть и фырчал он у князя Ивана за паутину. Он улыбнулся

Кузёмке, кивнул ему в ответ головой и пошел с ним в поварню. Но там стряпея, чего не

ожидал Кузёмка, встретила обоих с шумом и криком.

– Да и чего вы, собачники, затеяли!.. – кричала она во весь голос, наскакивая невежливо

то на аптекаря, то на Кузёмку. – Да и где ж это слыхано!.. Девку немец хочет лечить

беспамятную, сиротку. . Да как станет она, сиротинка, людям в очи глядеть после

басурманской твоей лечбы?..

Тут Антонидка залилась слезами, и Кузёмка поскорей увел немчина прочь. И немчин,

сидя уже в возке, расспросил, как умел, Кузёмку про девку хворую, достал у себя из

1 Спасибо тебе, ученейший муж, за лечение.

2 Его величество.

коробейки синюю скляницу с мутным снадобьем и велел поить девку этим снадобьем перед

утренней зарей что ни день. Немчин уехал, а Кузёмка понес скляницу Антонидке в поварню.

Антонидка, не говоря ни слова, швырнула скляницу в поганую лохань, а Кузёмку стала гнать

из поварни на двор. Кузёмка, не споря с развоевавшейся стряпейкой, пошел к себе на

задворки – в память прийти от всего, что обернулось на глазах за последние два дня:

Отрепьев, и девка, и Шуйский, разбойники, немчин...

– С ума сойти, – стал даже разговаривать сам с собой Кузёмка, пробираясь в

наступившей темноте между телегами, спотыкаясь об оглобли, о вилы, о грабли, не убранные

на ночь. – Дело простое... С памяти собьешься как раз...

Но тут Кузёмка вздрогнул от нового стука в ворота, куда кто-то ломился нагло, не

считаясь ни с чем.

– Я чай, не кабацкий двор наш – ворота ломать! – крикнул Кузёмка, обернулся и ахнул.

Вся улица светилась заревом, точно загорелось там в церкви у Ильи от непотушенной

свечки либо за тыном у соседа-дьяка от перекаленной каменки в бане. Кузёмка кинулся к

избушкам дворников, поднял их всех на ноги, и они всею оравою, кто с ведром, кто с

секирой, ринулись к воротам.

XXIV. ГОСТИ