Беруны. Из Гощи гость

– А я не молод? – крикнул Димитрий и широко руки развел.

Красное пятно повыше правой кисти царя мелькнуло на миг князю Ивану из-под

вздернувшегося зарукавья. «Родимое», – подумал князь Иван; но Димитрий свел руки,

упершись ими в ковер на лавке, и пятно пропало под надвинувшимся рукавом.

– Не постарше буду и я, – продолжал Димитрий. – «Молод»! Не один ты поедешь.

Великий секретарь мой Афанасий Иванович Власьев с тобою в посольстве будет. Ему, сам

1 К и к а – головной убор, который носили женщины после замужества.

знаешь, дела такие за обычай. А постарше тебя, то так – у меня довольно сенаторов:

Голицыны, Шуйские – дураки, пьяницы... Да и, кроме русской речи, не умеют они никакой. А

ты вон-де и по Квинтилиану начитан, на многоразличные науки простираешься. Много ль на

Москве таких?..

– То так, государь, – поднялся с места и поклонился Димитрию князь Иван. – Твоя воля...

А я по разуму моему порадею тебе и твоему царству, сколько хватит мочи моей. То так: не

Шуйского слать к королевскому величеству... Дозволь мне теперь, прошу тебя, выпей вина...

И Петра Федоровича прошу и Василия Михайловича здоровье царского величества пить.

Все встали; остался сидеть один Димитрий.

– Будь здрав до веку, великий государь, – поклонился Димитрию князь Иван.

– Будь здрав, будь здрав, – подхватили Басманов и Рубец. – На многая лета... Здрав будь...

– Пейте, пейте, любезные мои, – закивал им Димитрий головою и тоже хлебнул из своей

чарки. – Всем нам скоро идти в далекую путину: тебе, Иван Андреевич, посольство править,

нам с Петром Федоровичем и Василием Михайловичем войну воевать.

Димитрий встал, застегнул на себе кафтан, саблю на боку поправил.

– А теперь хватит. Ложись, Иван Андреевич, в постель: чай, хворый ты еще.

И он стал искать глазами опашень, брошенный в угол на лавку.

Князь Иван подал Димитрию опашень, украшенный жемчужными кистями, расшитый

золотыми разводами.

– Еще, государь, – молвил князь Иван, расправляя на Димитрии опашень, – дозволь мне...

Был я вчера у Василия Шуйского на пиру... Наслушался затейных речей... Думаю, не

заворовал ли Шуйский внове... Остерегаться надобно Шуйского, государь...

Димитрий отступил назад, глаза раскрыл широко, уставился ими в князя Ивана.

– Мне... остерегаться... Шуйского?.. – произнес он медленно. – Ха-ха-ха!.. Да что ты,

Иван Андреевич!..

И, откинув голову, он крикнул громко, так, что слова его, может быть, услышаны были

ратниками на дворе и всеми толпившимися на улице в этот поздний час:

– Я есмь на государствах прародителей моих великий государь и цесарь непобедимый. А

шубника, коли понадобится, повелю выстегать плетьми! И у батюшки моего равные

Шуйскому служили в холопах. То так!.. А теперь довольно, довольно, Иван Андреевич...

Ступай, в постель ляг... Не провожай меня за ворота... Ложись...

Но князь Иван с примолвками и поклонами вышел за гостями на крыльцо.

– Гей, ратные, на конь! – крикнул Басманов с лестницы вниз.

И вдруг, словно в ответ ему, раздался со стороны поварни пронзительный вопль, как

будто закричал человек, на которого обрушилась скала.

– Что это? – вздрогнул Димитрий и схватил Басманова за рукав.

– Ратные, не шали! – крикнул опять Басманов. – Труби на конь, трубач!

Запела труби переливами частыми, забряцали ратники доспехами, заржали кони, не

слышно стало вопля из темноты, откуда несло дымом залитого водою костра.

– Кого это они?.. – спросил Димитрий, но, не получив ответа, сбежал по лестнице вниз,

увидел там у крыльца своего огромного карабаира, подобного туче, и сразу вскочил в седло.

Трубил трубач, бубенщик бил в малый бубен, растянулась станица по Чертольской улице

в темноте. И, когда ворота закрылись за последним ратником и шум похода умолк вдали,

услыхал князь Иван, не уходивший с крыльца, тот же вопль и стоны и быструю-быструю

речь.

– Кузьма! – крикнул князь Иван Кузёмке, лившему в шипящее угодье один ушат воды за

другим.

– Я, Иван Андреевич, – откликнулся Кузёмка из темноты.

– Какое стенание страшное!.. Откуда шум этот?..

– Девка тут лежит в поварне хворая. Помирает али бес ее томит?.. Надобно ее шептанием

взять, да вишь день нынче какой... Я ужо завтра, Иван Андреевич, сбегаю за Арефой-

колдуном.

– Сбегай, сбегай, – молвил князь Иван, не думая ужо, впрочем, ни о хворой девке, ни о

колдуне Арефе. – Сбегай, – повторил он, не слыша и собственного своего голоса. – Город

Парижский, – сказал он самому себе, пробираясь в свой покой полутемными сенями. –

Король Генрик Четвертый... Надо пана Феликса расспросить... Он будто и тому королю

служил.

От слабости спотыкаясь, добрел князь Иван до лавки своей и стал снимать сапоги кое-

как.

Затихало на дворе после царского наезда. Птица, не перестававшая весь вечер бубнить,

вдруг пресеклась и смолкла. Одна девка безвестная все еще не угомонилась под тулупом, и

возле нее хлопотала сбившаяся с ног стряпея.

XXVI. БЕЗВЕСТНАЯ ДЕВКА ПРИХОДИТ В СЕБЯ