Беруны. Из Гощи гость

тот, всегда бывший где-то близко, постоянно начеку, как на грех, куда-то запропал, и князь

Василий стал охать и сокрушаться, заметив подле себя младшего Голицына, выбравшегося

вслед за Василием Ивановичем на крыльцо.

– Ох, оплошал я с пащенком Старковским, с Ивашкой Хворостининым, господи Сусе!

Эко маху дал! – бегал по крыльцу и то застегивал, то расстегивал на себе шубу князь

Василий. – Думал так: гож нам будет Ивашка Старковский, нашей-де породы человек, а

держит его царь в приближении... Для того-де и будет Ивашка нам гож, чтобы извести царя

воровского, промыслить о небытии его на свете... Да вот те, оплошал же... О господи...

Пятунька-а-а!..

И Пятунька, и впрямь похожий на волкодава, в полушубке, вывернутом наизнанку,

взнесся наконец откуда-то из подклети на крыльцо, содрал с головы шапку рысью и стал

перед князем Василием, напружившись, готовый по одному мановению своего владыки

начать сечь, крушить, резать, толочь.

– Ты тут на дворе не чини ему никакого лиха, – стал шептать Шуйский Пятуньке. –

Спусти со двора, а сам окольною улкою выкинься; к церкви Пречистой выскочишь, да за

Пречистою его и устереги. Как повернет он за Пречистую, местечко там глухое, ты – на него,

1 Приказами назывались центральные учреждения Московского государства.

убей чем ни попало пащенка: пульку ему вбей либо кистенём дойми...

Пятунька рванулся было вниз, но Шуйский его удержал:

– Погоди... Еще скажу. . Мужика стремянного ты не убивай досмерти: покалечь маленько

мужика да приведи сюда на двор. Мужику зачем гинуть: он еще мне будет гож и работу.

Ступай!..

Пятунька ринулся с лестницы да под лестницею пропал, только свист его змеиный по

двору пошел. Должно быть, от свиста Пятунькиного и проснулся в холопьей избе Кузёмка,

сунул голову из сеней, ан там, по двору, князь Иван с саблею наголо мечется, Кузёмку кличет.

Бросились они оба к навесу, мигом на конь сели, понеслись двором и – сигать через тын не

пришлось – в широко раскрытые ворота выехали. И вслед за ними со двора выехали еще двое

и сразу за воротами свернули в проулок.

Князя Ивана бахмат едва брюхом о землю не шарпал, до того измордовал его всадник

плетью своею. Но, заметив, что Кузёмкиной кобыле не угнаться за горячим конем, отстает

Кузьма, еле и видно его за дорожною пылью, князь Иван сдержал свою лошадь и саблю

упрятал в ножны. Оглянулся в другой раз – направо, налево, – а уж много убыло дня, и после

дублёных овчин у Шуйского так сладко пахнут клейкие почки за городьбою в садах. Князь

Иван дал подъехать Кузёмке, и кони их затрусили малою рысью.

– Шуба твоя, Иван Андреевич, – удивился Кузёмка. – Где же шуба? Отчего таково скоро в

кафтане одном в седло вскочил? Я вон гляжу, ты саблею машешь, и кинулся за тобою к

навесу да на конь. А шуба-то как же?..

И то: князь Иван впопыхах о шубе своей забыл; осталась она у Шуйского на сундуке в

переднем покое.

– Ты, Иван Андреевич, поезжай помаленьку, а я за шубой твоей слетаю враз, – хотел уже

поворотить свою кобылу Кузёмка, но князь Иван не дал ему этого.

– Не пропадет моя шуба, – поморщился он, все же досадуя, что новый его долиман1 у

Шуйского остался; но тряхнул головой: – Не сглонет ее шубник... У него, думаю, шуб и без

шубы моей хватает... Завтра пошлю к нему за шубой...

– Зачем завтра! – не соглашался Кузёмка. – Можно сегодня... Я враз...

– Делай, Кузьма, что велю! – прикрикнул князь Иван на Кузёмку. – Сказал – завтра!..

Завтра поутру поедешь, – понизил он голос, – не один поедешь: дворников возьми с собой

человека три, да и ехали б оружны. Все сказал тебе. Скажу еще только: богу моли, что живой

к Матрене своей ворочаешься.

– Эва дела! – крякнул Кузёмка, пригнувшись к своей кобыле, чтобы поправить у нее на

храпе уздечку. И камень, запущенный, должно быть, в голову Кузьме, пролетел над ним со

свистом, а другой так и угодил князю Ивану в убранный серебряными бляхами ворот

кафтана. Грохнул выстрел где-то в двух шагах, рассыпался словно каплями дождевыми по

молодой листве за городьбой, взмыли на дыбы кони, схватился князь Иван за саблю,

вытащил и Кузёмка из-за пояса кривой свой нож. И двое верховых выскочили из-за церковки,

у одного в руке еще пистоль дымился, несло от пистоля гарью, палёною тряпкою, порохом

перегорелым. Кинулся этот с пистолем к Кузьме, метнул на скаку аркан, ободрал Кузёмке нос

и бороду, только и всего. А Кузёмка, не достав его ножом, что было силы хлестнул его

плетью по лицу. Может быть, и очи выбил он плетью своею у мужика, так скоро тот ускакал,

покинув и товарища своего, с которым бился князь Иван.

Детина в вывернутом полушубке, и на человека не похожий, наскочил на князя Ивана с

кистенем. Князь Иван отвел от себя саблею своею железное ядро на кистене, ударил по ядру

этому один раз и другой, саблю иззубрил, пожалел, что и сам пистоля с собою не взял, и

качнулся в седле от удара в лоб, от того, что небо загудело, земля завертелась и пошло все