Беруны. Из Гощи гость

– Князь Иван Андреевич! Почему закручинился, не пьешь и не кушаешь?.. Обидно мне

это... Я чай, тут всё люди свои: боярство, духовные власти, купчины первых статей... И сам

ты породою человек лучший. Вот и поешь с нами хлеба и держи с нами добрую згоду. . 1 А

коли будет у нас добрая згода, то будет и доброе дело.

Князь Иван встал, поднял вверх свою чару, поклонился Шуйскому и чару свою осушил.

И, опустившись на лавку, стал умом раскидывать: «Добрая згода... Доброе дело... Какие такие

там еще дела?.. Чего еще там затеял хитролис плюгавый? При Годунове был для него

царевич – вор, Гришка Отрепьев. После Годунова стал истинно царь, Димитрий Иванович. А

не унялся тогда хитролис, почал под государя подкапываться, ковы ковать, на жизнь его

умышлять... Ну и привели затейщика на казнь. А и помиловал же его государь, жизнь

даровал, из ссылки воротил, вернул ему и вотчины и поместья. Живи, старик, в Боярской

думе сиди, женись, коли хочешь... Ан нет!.. О згоде заговорил, о «добром» деле... Ну, и

послушаем же».

Сидевший плечо к плечу с князем Иваном монах, не переставая икать и навалившись на

князя Ивана, молвил:

– И!.. Добро сказывает хозяинушка любезный, Василий... и!.. Иванович князь. Надобно

нам добрая згода... православным христианам... стояти крепко за церковь святу... Вон-де уж и

молвка есть: будет-де скоро на Москве... вместо патриарха... папежский арцыбискуп!.. и!..

Князь Иван повел плечом – качнулся чернец в другую сторону, к другому своему соседу,

какому-то моложавому белобрысому сюсюке в непомерно широкой шубе. И хоть видно было

князю Ивану – пьян чернец, еле лыко вяжет, но все же возразил ему:

– Все это, отче, пустое. Негоже нам внимать речам льстивым и слухам лукавым.

Но слова князя Ивана не дошли до чернеца: опившийся монах уже икал в бороду

белобрысому сюсюке, который пытался рассказать что-то навалившемуся на него монаху.

– Батюска государев, – мямлил сюсюка, – царь Иван Васильевиц...

– Кой он ему батюшка!.. – даже отшатнулся от сюсюки монах. – Глупый ты!.. Я тебе

расскажу. . а ты слушай. – И он запустил свои пальцы к сюсюке в тарелку, нагреб там у него

горсть рису, сваренного в меду, и набил себе рисом этим рот. – Расскажу, – лепетал он, икая,

давясь, кашляя, – расскажу. . и!., и!..

Замахавши рукой, чернец, как мог торопливо, выбрался из-за стола и сразу побрел в

соседнюю палату, едва не растоптав карлика с карлицею, катавшихся по ковру, забросанному

объедками, засыпанному огрызками, усеянному костями.

XXI. ЗАГОВОРЩИКИ

Уже и темнеть стало у Василия Ивановича Шуйского в трапезной палате, сумрачной,

низкой, с крохотными оконцами в мутной слюде. Холопы зажгли медное паникадило, и в

палате стало еще душней от пара, окружившего сизым венцом каждую свечу, от гомона, в

котором перемешались выкрики, смех, пьяные шалости и пьяные вздохи. Распахнулись шубы

вконец, расстегнулись однорядки до последней пуговки, развязались у пировавших и языки.

– Смялась вся земля наша, и скоро нам, лучшим людям, настанет и последняя теснота, –

донеслось к князю Ивану из речи Василия Ивановича, которую держал хозяин, склонившись

к Мстиславскому, к Сицкому, к Семену Ивановичу Шаховскому-Харе, к тем, кто сидел

поближе и не стал бы Шуйскому говорить поперек. – И ныне уже время приспело

смердящего пса и злого аспида извести.

1 3года – согласие.

– Так-так, так-так, Василий Иванович князь, – тряс в ответ Шуйскому бородою своею

Мстиславский, кудахтал Сицкий, поддакивал Семен Иванович Шаховской. – Смялась совсем

земля... Боярскую породу и честь не ставят ни во что. Казаки к государевой руке идут

наперед думных бояр... «Я, говорит, вас пожалую, любезные мои; с вами, есаулы, добывал я

царство мое». Экий какой!..

– Чшш... – зашипел испуганно младший Голицын. – Окна низки, холопы изменчивы, да и

бог то знает, тут, в палате трапезной, все ли надежны?..

Князь Иван, хоть и шумновато было у него в голове, но понял сразу, о чем там речь у них

шла. А теперь он насторожился еще больше, напрягся весь, даже подвинулся на лавке

сколько можно было, чтобы слова не пропустить. И увидел – заморгал глазками Шуйский,

забегал ими по трапезной из края в край, поморгал немного и князю Ивану и оборотился к

Голицыну:

– Я чаю, тут люди свои; для того и званы – згоду крепить. А под окнами у меня,

князинька, сторожа ходят оружны в день и в ночь. Волкодавов злей; уж и натасканы они на

злобу и резвость; голову скусят хоть кому.

– Как бы и нам голов не скусили, – молвил раздумчиво Голицын. – Не обернулось бы

так... Холоп – что волк: ты сколько его ни корми, а он всё в лес глядит.

– Ну, мои не таковские, – возразил Василий Иванович, руку об руку потерев. – Я их и

лаской и таской, в очи мне глядят, только что хвостом не виляют. А порскну – скусят голову и

тебе, коль перечить мне будешь!.. Скусят враз!..

– Да что ты, Василий Иванович! – спохватился Голицын. – Кто перечит? Будь здоров,