Беруны. Из Гощи гость

выудил колдун кожаную мошну, запихнул ее себе за пазуху и стал поспешно выбираться из

комнат, которыми владела теперь смерть. Когда князь Иван, проснувшийся от вопля и стука

внизу, распахнул окошко и выглянул на двор, то увидел козлобородого мужика, шагавшего к

так и не починенным до сих пор воротам.

А внизу разрастался шум, двери заскрипели там по всем покоям, по всему дому пошла

шаркотня. Князь Иван накинул на себя комнатную шубку и сбежал вниз, в спальню к отцу.

Здесь он увидел старую туркиню, которая сидела на лавке и мотала во все стороны головой.

А стряпейка Антонидка стояла на коленях подле растянувшейся на полу Алены Васильевны

и лила княгине на голову воду из оловянного ведра.

Князь Иван глянул отцу в лицо. В мутных глазах старика ничего не прочитал он, но

улыбка покойника была жалка и горька; казалось, вот зашевелит он губами и молвит... Что

молвит?.. Князь Иван пал на колени перед отцом и поцеловал его бескровную, холодную

руку. И когда снова заглянул ему в очи, то как будто разобрал, что хотел сказать старик сыну

своему в последний раз.

«Бедный ты!.. Несмышленый ты... – читал князь Иван в горькой улыбке отца. И даже в

потухших глазах его уже разбирал князь Иван не хулу, не укоризну, а только сожаление о нем,

о князе Иване: – Увы нам!.. Увы!..»

Но возле постели Андрея Ивановича сразу столпились люди. Какой-то монах, отслонив

князя Ивана, закрыл покойнику глаза. И стал омывать он Андрея Ивановича, одевать его в

саван смертный, словно собирать его в далекую путину.

Синий дым из брякнувшего кадила начал клубиться в углу, подтягиваясь к открытому

окошку, где на высоком подоконнике поставлена была, по тогдашнему обычаю, серебряная

чаша с водой да с мукою медная кованая миска. Под вопли и причитания подняли с постели

старого князя, чтобы положить его в столовой на стол, покрытый коричневой скатертью. И

тут заблекотал потерянным голосом дьячок, подхватил заупокойную молитву монах, и

хоромы стали наполняться боярами, приказными людьми, торговыми мужиками,

пришедшими дать последнее целование безжизненному телу князя Хворостинина-Старка.

XVIII. ХОЛЩОВЫЕ КОЛПАКИ

Два дня тащились они, Алена Васильевна с князем Иваном, с доброхотами и

челядинцами, в Троице-Сергиев монастырь вслед за дрогами, на которые поставлен был

тяжелый гроб. Конюх Кузьма с вожжами в руке бежал подле, приваливаясь к дрогам плечом

на кривых накатах, на выбоинах и горбах. Дорога пролегала по дворцовым полям, где,

обутые в лыки, топтались за сохой государевы холопы. Протяжным звоном встречали и

провожали путников панихидные колокола. В селах по пути были всюду нищей братии корм

и денежная милостыня. На распутьях суеверные люди окуривались ладаном от нечистого

духа.

За Талицами они проехали болото с выплясывавшими на кочках журавлями; а за болотом

пошло чернолесье, и на узкой просеке дороги едва разминуться можно было со встречной

коляской. Алена Васильевна с туркиней Булгачихой ехали в большой красной колымаге, а

подле, перетянутый отцовскою саблею, раскачивался на буром своем жеребчике князь Иван.

Он похудел, возмужал, нечесаная бородка разошлась по щекам его кольчиками. Все переме-

шалось в его голове за последние дни: россказни пана Заблоцкого, безбожная, как ее

называют, латынь, последняя улыбка отца, полная горечи и сожаления.

Но конь под князем Иваном неожиданно взмыл, чуть не выбив раздумавшегося всадника

из седла. По лесу пошел злодейский какой-то свист, холщовые колпаки замелькали в дубках

вдоль дороги, княжеского конька схватил под уздцы косоокий мужичина, поднявший вверх

навязанный на палку нож. Князь Иван дернулся к сабле, но его ёкнул кто-то дубиной по руке

и мигом срезал саблю с ременного тесмяка.

– Чьи таковы?! – заорал косой, размахнувшись ножом своим у самых глаз князя Ивана.

– Что ты, злодей, не видишь?.. – вскипел князь Иван и показал ему пальцем на

остановившиеся вдали дроги с гробом, прикрытым куньей шубой.

Но косоокий, не оборачиваясь, гаркнул:

– Вижу я на тебе однорядку сукна аглицкого, а мне, сироте, где бы добыть хоть

сермяжный зипун! Велено вас, таких, побивать и добро ваше на государево имя забирать.

Народ, сколько его было с печальным обозом, бросился в лес. В колымаге хрипела и

кричала Алена Васильевна. Старая туркиня свесила черный тюрбан свой из окошка возка.

– Что ты врешь, холоп, злодей!.. – крикнул князь Иван, которого уже стащили с коня на

землю. – Клевещешь на великого государя!.. Грабь живых и мертвых до поры – ответишь

палачу на Козьем болоте.

– Да ты, я вижу, боярин молодой, речист! Скажу тебе: палачей у государя и про вас

хватит. Один он у нас, свет государь, – Димитрий Иванович. А тебе, такому, он, ведомо, не

государь.

Неизвестно, как обернулось бы это дальше для князя Ивана, если бы к косому не

подбежал запарившийся мужик с куньей шубою, содранною только что с княжеского гроба.