Беруны. Из Гощи гость

На той на орленой грядочке

Сидит птицынька райская,

Поет-то песенки царские...

Князь Иван постоял, послушал... Сорвал кровавый лепесток мака, выросшего на

завалине, и растер в руке. Потом, не сказавшись Аннице, шагнул через канаву и пошел прочь

со двора.

XX. СЛЕЗЫ АЛЕНЫ ВАСИЛЬЕВНЫ

Близится уже и черед князя Ивана. Конну, людну и оружну ехать ему по весне в Дикое

поле2 к государевым рубежам порубежную службу служить. А может статься, что еще и в это

лето кликнут? Война, говорят, война... Турский там или крымский двинул ордынцев на Русь?

Или, может быть, это только болтают про турского и крымского? И войну совсем другую

воевать теперь Москве?

Князь Иван раздумался, сидя у стола в отцовском покое, куда он перебрался после

смерти Андрея Ивановича со своими книгами и тетрадями. Ими укрыт был едва ли не весь

стол. Оставалось еще маленькое не занятое книгами местечко, но и на нем князь Иван

развернул большую тетрадь, переплетенную в темно-лазоревый атлас.

Князь Иван перелистал страницы тетради одну за другою. Много здесь было написано

им еще со времен Онисифора Васильича, обучившего юного князя слагать рифмованные

стихи.

Днесь у нас плач и рыданье безмерно...

Это было сложено недавно об отце, об Андрее Ивановиче, о смерти его и плаче по нем. А

вот о боярах, о властвующих людях, написано после встречи с холщовыми колпаками:

Сеете землю гречою да рожью,

А бываете сыты кривдой и ложью...

Князь Иван потянулся к перу, чтобы сложить еще несколько строк о том, что узнал он от

пана Феликса и что увидел в последнее время собственным оком. Но на дворе загрохали

цепью псы, взлаялись непереносно, и князь Иван, высунувшись в окно, разглядел

1 Кунтуш – старинная польская длинная одежда с разрезными рукавами, которые откидывались на плечи.

2 Диким полем назывались обширные, преимущественно степные пространства к югу от Оки.

высоченного мужика, который проталкивался в приоткрытую Кузёмкой калитку. Хоть и лето

стояло, а на мужике был беличий тулуп, и бараний треух нахлобучен был у него на голове.

Да еще и ворот меховой мужик тот поднял, точно в лютую стужу. Конюх хватил его за

длинный рукав, болтавшийся чуть не до полы, но мужик выдернул из рук Кузёмки рукав свой

и на журавлиных ногах зашагал к хоромам.

«Пан!» – мелькнуло у князя Ивана, и он побежал на лестницу встречать долгожданного

гостя. А Кузёмка бросился было за мужиком вдогонку, но остановился посреди двора с

выпяленными от удивления глазами. Ведь князь молодой так и кинулся на крыльце мужику

тому на шею, стал целовать его дружелюбно и повел затем в хоромы как есть, в беличьем

тулупе и шапке бараньей.

Мужик, войдя в комнату к князю Ивану, скинул с себя и шапку и шубу, и перед сияющим

от радости князем предстал пан Феликс, разваренный, красный, мокрый от катившегося с

него в три ручья пота.

– Уф! – молвил только шляхтич и, опустившись на лавку, стал отдуваться и обмахиваться

взятой со стола книгой.

– Теперь тебе квасу, лучше нет холодного квасу, пане мой милый! – И князь Иван открыл

дверь и крикнул: – Гей, вы там, на сенях! Квасу мне нацедите!.. – И снова подошел к пану

Феликсу, сел с ним рядом, схватил его руки и опять вскочил: – Да что ж это я!.. Квасом ли

мне потчевать гостя дорогого!.. Гей вы, сенные!.. Вина мне подайте в петухе серебряном, да

караваю масленого, да зайца под взваром. Чего там у вас получше, несите мне сюда!

По дому пошел шум. Расскрипелись на приржавевших петлях двери по всем хоромам. Из

крестовой вышла Алена Васильевна и, волоча ноги, потащилась к сыну. Князь Иван издали

услышал стук ее костыля и бросился матери навстречу:

– Не ходи ко мне, матушка: там у меня иноземец сидит, государев начальный человек.

– Иноземец?! – Глаза Алены Васильевны сделались круглыми. – С нами крестная сила!

– Ничего, матушка, посидит и уйдет... Нужен он мне...

Из глаз Алены Васильевны покатились слезы.

– Я тебе, сынок, не указ. Был у тебя указчик – отец твой, государь мой свет, а его теперь

уж нет. – И она стала захлебываться в плаче.

– Да что ты, матушка!.. Посидит и уйдет... Не кто-нибудь – начальник он, капитан

государев...

– Да он же поганый! Вера-то у него же собацкая! И ладану не наберешься окуриваться

после него. В доселюшние времена, как и родилась, николи того не бывало – нехристей на

двор к себе пускать.

– Ах, матушка, ты не плачь же!.. Не гнать нам на улицу человека!.. Не кто-нибудь он!.. –

твердил князь Иван.

– Хоть я тебя родила на свет, – махнула зажатым в руке платком Алена Васильевна, – да

жить, видно, тебе теперь, сынок, по свойской воле. Чай, и жениться тебе давно приспела

пора. А я уйду, уйду душу свою спасать, на Горицы в монастырь уйду от мирской суеты и

докуки. Скажу тебе только... – И она завопила тут на весь голос: – Скажу тебе, сынок, бога

помни, отца своего помни! Авось русский ты человек – не иноземец поганый...

Плача и причитая, тяжело постукивая на ходу костылем, заковыляла она вперевалку