Бес идет за мной

Ничего не мог сделать. Только колыхаться и проваливаться в муку.

* * *

Когда он снова пришел в себя, вернулся в страдающее тело, почувствовал, что еще висит. Рук не было, но он колыхался – вперед-назад, иногда вправо-влево. Вместе с этим движением вокруг него кренились и танцевали стены хаты. Вперед-назад.

Новая волна боли. Он стонал, выл, кричал. Уже не пытался дергаться.

Единственное, что мог делать, это жаловаться. Слова – какие-то странные, непроизносимые – давили на губы, словно только теперь, после всех лет молчания, нашли выход из его головы.

Ниже лежал окровавленный Глеб. Не двигался, но и его пленник не мог ничего поделать. Не разорвал бы пут, не ушел бы из ловушки. Мог только висеть, покачиваться и стонать. Кричать. Ждать, пока его найдут. Но кто, зачем бы? Может, лучше закончить тут жизнь?

Он не знал, сколько прошло времени с момента пленения. Тела уже почти не чувствовал. Только пульсировали болью ожоги на груди и под мышками. Тень накрывала голову и опускалась мягко, будто плащ, закутывала его в вечный сон.

Но его время еще не настало.

Какая-то фигура вдруг подняла его вверх, снова породив боль и страдание. Дернула за струны нервов, схватила за руки.

И Конин-Якса завыл, закричал, чувствуя боль, что была сильнее, чем причиненная Глебом.

Но все же это был путь во тьму и спокойствие.

* * *

– Ненасытна орда в своем голоде до земель, богатства и людей, – говорил во тьме Голос. – На полном скаку хватают они с земли девиц и парней. Склонившись низко в седле, одной рукой берут добычу за загривок, словно щенка. Второй, с саблей, рубят голову отцу и матери. Ястребиным взором увидав золотую цепь на груди либо перстень на пальцах, ставят дыбом коня над трупом и срывают драгоценности. Опустошив земли соседей, ведут пленников в глубь Бескрайней Степи. Тут невольники должны жить по примеру орды. И только те, что постарше, сохраняют нечто из образов и воспоминаний о родной стороне. Память о матери или отце, клочья языка, Знак Копья. Но и такую память орда выжигает, и только на ее языке могут они говорить. Пропитаны они конским потом, кумысом и кровью; одеты в меха шерстью наружу; ведут жизнь зверя, битые кнутом и палицей, жестокие к тем, кто слабее, и покорные с теми, кто сильнее. Нынче, когда они покоряют Ведду, – продолжал Голос, – уже не берут пленников. Оставляют угнетенный народ на месте. Только приставляют к ним надсмотрщиков. Крепко берет в колодки орда, только видом полей и лесов отчизны могут крепиться уставшие глаза людей. Ничего более им не оставляют. А Праотца орда уничтожает в душах своих рабов прежде всего. Ненавидят любые его знаки в Ведде. Разрушают сборы, а жрецов убивают. Потому что лишь Праотец одаряет людей верой и надеждой. А именно это орда и не терпит более всего – от нижайшего из чабанов до золотого кагана…

После этих слов он проснулся в мягком, выстланном бараньими шкурами ложе. Над ним была крыша, покрытая старой соломой. По сторонам – стены из грубо сколоченных бревен, где щели заткнуты мхом и прикрыты побелкой.

Лежал он долго, боясь пошевелиться, потому что память о боли, которую ему причинил Глеб, все еще рвала сознание. У него снова были руки и плечи, которые, как ему казалось, отпали от тела. Спрятанные под шкурами, чем-то перемотанные. Он боялся ими пошевелить.

От очага, который находился в углу избы, поднимался мощный, пусть и худощавый человек с мрачным бородатым лицом. На его щеках и лбу были незажившие раны, одна рука подвешена на полотняной перевязи.

– Выживешь, Якса, – сказал он, посматривая на юношу. – Якса, Якса… вспомни свое настоящее имя. Не будешь больше Конином, чужаком и приблудой.

Подошел к стене и выцарапал на ней надписи, которые Яксе говорили меньше, чем раны и порезы на коже мужчины.

– Конин умер. Нынче рождается Якса, – перевел тот.

– Ты Грот, я тебя узнаю, – прохрипел юноша. Слова с трудом проходили сквозь горло, позабытые, старые. – Где Глеб?

– Кто это?

– Тот, что меня мучил.

– Даже не вспоминай о нем. Важнее, что тебя спасли здешние люди. Привлеченные дымом, они вошли в хату и нашли тебя висящим.

– Что там… происходило?

– Не хотели говорить. Не спрашивай их, не тяни за языки. Это сердитый народец. Принесли тебя, перевязали, использовали языческую магию. Руки будут слушаться тебя, как и раньше. Попытайся встать, а то отлежишь себе все. Когда тебя сюда привезли, был еще вресень. Нынче у нас последняя луна жолтня, уже листва почти опала. Ну, ты сумеешь. До свадьбы заживет.

Якса отважился шевельнуть руками. Сумел, хотя те были слабые и как деревянные. Но слушались. Грот отбросил шкуры, протянул руку на помощь.

– Вставай, Якса.

– Я Конин.

– Для орды ты был Конином, приблудой, мерзким чужаком. Для меня ты – человек. Лендич, рыцарского рода. У тебя были отец и мать, я ее знавал. Когда ты был маленьким, я спас ее в Дзергони, где она спряталась от хунгуров. Во время первого их налета. Ты еще докажешь, чего ты стоишь. А теперь – пойдем.