Бес идет за мной

Сильный пинок перевернул его на другой бок. Еще один пришелся на спину, следующий прошил болью, попав в почки. Когда Конин свернулся в клубок, почувствовал и последний – прямо в лицо, так, что клацнули зубы, а изо рта потекла кровь.

Над Конином склонялся Айбек. Старый, злой, высушенный будто труп, хунгур. Отец Бокко, которого Ноокор убил в припадке гнева.

– Ох, Мать-Земля, – стонал хунгур. – Сколько я ждал этой минуты. Сколько просил и молил Таальтоса, чтобы тот направил мои шаги. Я приносил жертвы Матери-Небу и Матери-Земле, чтобы те указали мне на тебя безоружного. Чтоб ты был унижен и отдан в мои руки, как в твои отдали моего прекрасного сына, моего Бокко.

Он снова пнул Конина в живот, а стоящий рядом Феронц не протестовал.

– Ульдин хотел тебя укрыть, но мне было известно, куда ты направляешься. И знаешь, кто мне сказал? Его жена, Гоэлум. Она ненавидела тебя с того момента, как увидала на твоих руках кровь. И сказала мне, куда ты направился. А твой невольник был готов присоединиться к моей мести…

Феронц избегал взгляда Конина, как мог.

– Если ты приготовился к боли, – прошипел Айбек, – тебе придется еще подождать. Ты умрешь, но не сейчас. Я заберу тебя в то место, где каждый миг страдания будет напоминать тебе, как ты убивал Бокко. О, можешь ли ты, собака, вонючий баран, представить себе, что такое потерять сына? Выкармливать его день за днем, смотреть, как он растет, дозревает – и никогда не достигнет мужского возраста. Бокко ждет тебя. Ты станешь служить ему после смерти. Жди!

Его поволокли через травы прямо к коню. Руки Конина были впереди, зажатые в костяные хунгурские колодки. Что-то возвращалось к нему из воспоминаний. Однажды, давным-давно, он уже бежал неловко, шел и лежал, с руками по обе стороны шеи, зажатыми в жестокие клещи пут.

Когда он это вспомнил, по его щекам потекли слезы. Кажется, и у него уже закончились силы.

* * *

Его везли весь остаток дня и всю ночь на запад, пока горы Круга не сделались огромными, на половину неба, а их серые и коричневые, лишенные растительности вершины стали вроде огромных клыков или замковых зубцов, закрывающих дальнейшую дорогу на запад. Все это время он лежал свешиваясь, на коне, привязанный к седлу, с затекшими мышцами, без воды и еды. Как мешок, наполненный мясом; вещь, а не человек, даже не раб, который представляет хоть какую-то ценность.

Чем ближе к горам, тем холмистее становилась степь и поднимались на ней гряды, в которых острыми зубами вылезали из-под земли серые туши скал. Над шепчущими ручьями росли целые дубравы, рощи кленов и берез. Склоны вставали отвесно, покрытые растительностью, показывая, что тут закончились одичавшие поля и начиналась Подгорица – страна, что граничила с Монтаной Нижними Вратами, в южной части своей опустошенная и уничтоженная, сметенная ордой одиннадцать лет назад. Жизнь медленно возвращалась в эти стороны, но тут слишком близко были кочевья хунгуров. Слишком опасные места, чтобы дышать полной грудью и спать, не ожидая, что среди ночи раздастся топот, свист – и человек проснется в невольничьих колодках захватчиков. Подгорица, и раньше опасная, теперь окончательно одичала. В лесах, на вырубках, в скалистых долинах Круга Гор, в пущах и на болотах скрывались жестокие мужики, нападавшие на всякого, кто слишком близко подходил к их хатам, не распознавая – друг это или враг и убегая от превосходящих сил хунгуров. Захватчики не входили глубоко меж серыми хребтами. Непобедимые в степи, они пугались мрачного вида гор, отсутствия пространства, где могли развернуть боевые лавы, опасались засад и предательства. Из немногочисленных городов и сел они брали дань. Остальное оставили в покое, поскольку господарь Рареш бил им челом на Рябом поле, а его сын и наследник имел выю такую же гибкую, как отец, – а еще тяжелый кошель, который он метал под ноги новым захватчикам Ведды.

Тут и закончилось их путешествие, в каком-то наполовину разрушенном хуторе. Там, где среди сожженных и заросших травой халуп остались только длинные каменные, крытые деревянными досками овчарни. Один или два дома уцелели, хотя и осмоленные, с дырами на крыше – приникали к земле, склонялись к упадку, словно сдувшиеся от жалости, что тут никто не обитает. Дикая природа вырывала поля, захватывала луга и загоны; молодые деревья, пихты и березы, вставали на подворьях.

Тут закончился их путь. Едва живого Конина свалили перед одной из хат. К ним вышел человек в шишаке дреговичей – с маской, что опускалась на лицо, прикрывая глаза двумя полукольцами. Длинная борода доходила ему до груди, обрезанная ровно, будто лопата. А когда он отозвался, Конин вздрогнул – узнал этот голос и заросшее, непроницаемое лицо.

– И правда, славно, – сказал незнакомец. – Славно, что вы добрались.

* * *

Глеб был спокоен и медленен. Добыча ждала. Она не могла сбежать. Не тут и не сейчас. Не этим утром.