Бес идет за мной

– Есть люди, которые все еще переживают из-за обиды, учиненной тебе каганом Гораном Уст Дуумом. Как и те, кто полагает, что его сын опозорился, насадив на кол моего Могке. Нас двое, и оба мы были обижены. Рыба существует благодаря воде, человек – благодаря другому человеку, и, только оставаясь в единстве, мы по-настоящему сильны.

– Я не подхожу для мести, багадыр Булксу. Я старый и слабый. Все, чего хочу, это утешаться старостью и в спокойствии смотреть на мою дочку.

– Тем временем твой Ноокор обратил на себя внимание кагана и напомнил ему об ауле Ульдин.

– Каган убил моих братьев, их и моих сыновей, чтобы обречь род на вымирание, но он не запрещал покупать мужских невольников и делать их товарищами. У меня есть дочка, поэтому я не стану бунтовщиком, Булксу. С сильным сложно сражаться, с богатым – судиться.

– Но даже сила уступает разуму и примеру людей. Сороки стаей и тигра победят.

– Я уже уплатил долги. За бунты братьев пошел в бой, как того хотел Горан Уст Дуум, в одной рубахе, с саблей в руке, впереди остальных. С тех пор меня зовут Сурбатаар, Мужественный. Я не хочу больше ничего от кагана, кроме этого имени.

– Злость сильных не направлена на кагана, она направлена против советников. Особенно против того, который без проблем прошел бы под осью любой из повозок. Ты знаешь его, это карла Гантульга, проклятая шутка природы, которого стоило оставить в степи, мой друг.

– Если ты так меня называешь, Булксу, помни, как говорят старшие люди: свою помощь дай первым, помощь друга прими в конце.

– Юноша, который захватывает трофеи, должен ехать впереди. Что ж, не принимай близко к сердцу того, что я говорил.

– Пей, Булксу, – сказал Сурбатаар. – Пей и забудь, как я забыл.

Булксу кивнул. И пил кумыс, словно хотел убить всю боль, что разрывала его душу.

* * *

Гунна взяла его в оборот, едва он покинул шатер Ульдина. И не так, как хотелось бы мужчине, но со злостью, дергая. Не вспоминала бесславья, которым он себя покрыл, потеряв коня в гонке. Отвела его к собственной юрте.

– Повернись, покажи спину, – сказала. – Наверняка ты ранен, как всякий после Бора.

Он послушно развязал пояс, снял деэлу, в нескольких местах украшенную дырами от сильных ударов плетками. Сорочка под ней прикипела к ранам. Гунна дергала его чуть сильнее, чем следовало, он молча кривился; трясся, когда она отрывала ткань от израненного тела.

– Гордость должна болеть сильнее ран. Что за хунгур, который потерял коня.

Обошла его и взглянула прямо в глаза, и тогда увидела, что он улыбается… Покачал головой, словно желая возразить.

Она со злостью рванула – так, что по его спине заструилась кровь.

– Погоди тут.

Бросила на землю окровавленную, превратившуюся в лохмотья рубаху, осмотрела его худое тело, покрытое ранами, синяками и кровавыми полосами от плеток участников Бора. Вошла в юрту, взяла в железные щипцы раскаленный камень.

– Повернись, баба, – обронила, видя, как улыбка исчезает из глубины серых глаз Конина.

– Позволь, я его перевяжу.

Кто это сказал? Не Конин же. Перед юртой, сбоку, стоял Вигго. Со склоненной головой, ветер развевал его сбитые длинные золотистые волосы.

– Кто тебе позволил говорить, раб? Прочь! Возвращайся туда, где тебе место! Может, у овец найдешь послушание и уважение, которых нет у тебя между людьми!

Конин схватил ее за руку. Будто бы легко, но она почувствовала силу, что сидела в жилистом, худом, высушенном ветрами теле.

Он придержал Гунну и махнул Вигго. Скандинг – вернее, изгнанник – подошел медленно и несмело, без уверенности, что постоянно заставляло нервничать госпожу Ульдин. Неумеха, несчастный тюфяк, который не в силах управиться даже с овцами, – так мысленно обзывала его Гунна.

– Мазь из жира степного волка. – Он развернул кожаный узелок. – Немного печет, но не позволит гнили угнездиться в ранах.

– Ты сам его убил?! – фыркнула хунгурка. – Не поверю! Он бы тебя трижды сожрал.

– Его загрызли другие. Был теплый, когда я его нашел. Я ведь трус, госпожа. Вы это знаете: человек с клеймом Флока не может жить меж скандингами. Конин, я начну?

Он набрал на пальцы тяжелой серой мази и принялся втирать в раны. Конин даже не вздрогнул. Гунна смотрела и хрустела пальцами; Вигго действовал ей на нервы. Она шпыняла его и высмеивала все эти годы, пока он был с ними, взятый прямо из степи. Он должен был сдохнуть от самой тяжелой работы, но отец, как всегда, оказался милосерден. А теперь Вигго медленно втирал мазь в раны Конина. Без малого тетёшкался с ним как с ребенком, прикасаясь легко и аккуратно. И дольше, чем следовало бы.

Вдруг сбоку на нее пала тень. Она медленно обернулась на того, кто заслонил солнце. Увидела сидящую на своем коне хунгурку в волчьем колпаке: темные узкие косы падали ей на плечи, лицо было бледным, горделивым, глаза – как миндаль. Не белила лица и была красивой: маленький нос, округлые губы, всё при ней, идеально подобрано, словно в изображении богини, в аккуратной фигурке Матери-Неба.

– Селенэ! – Гунна раскрыла объятия. – Что-то наши отцы говорят слишком долго.