Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– Кондрат, а давай выйдем! Ну когда я еще с ними повстречаюсь…

– Слушай, я уже объяснял. Времени нет. Выбирай: или Джудекка, или все остальное. А хочешь с ними говорить – поступай ко мне на службу. Каждый день будешь беседовать.

– Ну хорошо, хорошо, поехали. Только в абстрактном экспрессионизме остановимся, ладно? А потом сразу вниз.

– В абстрактном – обязательно, – кивнул Синькин, нажимая кнопку. – Круг пятый – гордость нашего музея. Его нам грех бы было пропустить. Досто… Дстопрмчательность не хуже Колизея… Нет… Дстопрмчательность не хуже Мавзолея… Тьфу!..

Лифт ускорился. Шестой круг, в котором содержались первые абстракционисты, промелькнул, как одно мутное пятно, а на пятом лифт притормозил.

– Матушки! Да что ж такое тут деется? – ахнул пораженный открывшимся зрелищем экскурсант.

– Ха! – усмехнулся довольный гид. – Штырит, да? Вставляет? Что просил, то и получай. Пред вами, а точнее, пред тобою так называемый абстрактный экспрессионизм.

Беда только руками развел. Пейзаж и правда впечатлял. Всюду дымили вулканы, прыскали гейзеры, чмокали болота, клубился пар. Казалось, что рвущаяся из почвы энергия вот-вот обернется извержением, землетрясением, тайфуном или всем этим одновременно.

– Слушай, а почему здесь такая баня?

– Не почему, а зачем, – поправил демон. – Чтоб ребятам веселей жилось. Они же к истокам стремились, back to the basics.[3] Архетипы всякие, силы плодородия, индейские примитивы, тоху-боху. А у нас тут правило золотой рыбки: сказано – сделано. Ад, как ты уже, наверное, догадался, Боря, есть наиболее полное исполнение желаний клиента. Так что добро пожаловать в пустыню воображаемого. Давай-ка остановимся на минутку. Стоп машина!

Лифт послушно замер, и Беда увидел еще одну ровную площадку. На ней очень тесно, бок к боку, как грибы на просушке, были уложены голые художники: руки прикрывают сердце и пах, ноги плотно стиснуты, головы запрокинуты. А по периметру территории искусства, едва не наступая на контингент, шествовал в страшном ритуальном танце похожий на Шиву огромный лысый бес. В его многочисленных руках клубились здоровенные кисти, а поспешавшие следом бесенята волокли чан с кипящей краской. Макнув несколько квачей в чан, бес брызгал разноцветными струями на художников и оглушительно орал с американским акцентом:

– Дрип-дрип! Дрип-дрип! Дрип-дрип!

Если абстрактные экспрессионисты дергались, Шива заливался радостным хохотом и потирал сразу десяток рук.

Беду едва не стошнило.

– Все, хватит! – крикнул он. – Давай в Джудекку!

– В Джудекку так в Джудекку!

Лифт резко ускорился, и снаружи, за его стенами, наступила непроглядная ночь. Не было видно совсем ничего, лишь изредка мимо проплывали светящиеся точки.

– Что там за огоньки? – спросил Беда, когда немного пришел в себя. – Костры жгут, что ли?

– Да нет, это вторая смена пайковое телевидение смотрит. Отдыхают ребята.

– Пайковое? У вас что, телевизор по карточкам?

– По карточкам? Нет! – рассмеялся директор по развитию. – Просто название такое. Черти мои Нам Джун Пайка на части разобрали и в телевизоры вставили. Пусть, говорят, светит людям, как хотел при жизни. Ну, не людям, конечно, но все-таки…

– А сам он не против?

– Да кто его спросит? Он же разобран.

Беда вспомнил друга Валю, который тоже хотел светить миру, и погрустнел.

Вообще все увиденное наводило на печальные размышления. Бес, разумеется, не случайно водил его по кругам ада. Беду нагло вербовали, открыто звали на службу в этот бесчеловечный музей. И в нынешней ситуации о таком предложении стоило задуматься всерьез. С одной стороны, так называемый совриск уже не вызывал у Мухина ничего, кроме отвращения, причем столь сильного, что он был бы не прочь поучаствовать в его оформлении. Но с другой стороны, остаться здесь навечно значило добровольно отказаться от всякой возможности выйти к свету. Да и зачем это нужно демону? Не окажется ли этот контемпорари-ад просто очередным проектом неутомимого куратора, который он потом, даже не моргнув голубым глазом, кому-нибудь задорого продаст?..

– Эй, ты не спишь? – прервал его мысли Синькин. – Третий круг проезжаем. Тут тоже много интересного. Вон на той площадке Кляйном порисовать можно.

– Каким еще Кляйном?

– Что значит «каким»? Ив Кляйн, француз, который девок синей краской мазал и об холст вытирал. Неужели не слыхал? Звезда шестидесятых.

– А, знаю, знаю. Ну и где он? Ничего же не видно, темно.

– Э, брат… Да тут хоть десять солнц включи – все равно ни фига не разглядишь. Кляйн, он же пуганый, гад. Как только лифт увидит, сразу шугается и за камни прячется, замучаешься ловить. Но зато когда поймаешь – ну просто масса удовольствия. Берешь его этак не спеша за шиворот, макаешь в синюю краску – и мажешь, и мажешь. Самый популярный аттракцион у наших. Точнее, два таких: Кляйном порисовать или Фонтану порезать. Эх, жаль, времени нет!

– А на чем рисуют?