Бес смертный

– Меня вот тоже недавно прихватили, – сказал Кирсанов. – Замели в вытрезвитель. Неудобно как-то, на старости лет. Спросили, где работаю…

– И чего?

– Ну, я сказал… Главный, говорю, редактор. Издательство назвал. Покивали головами, похихикали.

– Хорошо, не отпиздили.

– Ну да, не отпиздили! Еще как отпиздили. Это они потом спросили, где я работаю, а сначала отпиздили за милую душу. Деньги все забрали.

– А ты как хотел? Чтобы и деньги оставили?

– Просидел у них полночи, – продолжал вспоминать Кирсанов. – Потом разрешили позвонить, приехал один приятель, забрал меня… Я же без штанов был.

– То есть?

– И без ботинок. Уснул, понимаешь, в подворотне. Наверное, ждал кого-то. Сел на приступочек и уснул. А проснулся – ни штанов, ни сумки, ни ботинок. Деньги, правда, в рубашке у меня были, в кармане таком, на пуговке. Вот, смотри.

Кирсанов выпятил грудь и показал мне карман на пуговке.

– Хороший карман.

– Очень, – увлеченно подхватил Кирсанов. – Отличный карман. Он меня сколько раз выручал. В штанах-то деньги тоже были, вот на них и позарились. А в рубашку не полезли. Штаны на мне новые были, ботинки тоже новые. Только купил. Не успел изгваздать… Но от ментов и карман не спас. Вскрыли мой карман…

– От ментов ничто не спасет.

– Спасет. – Кирсанов встряхнул кудрями. – Вот что нас спасет.

Мы стояли перед входом в подвал, над которым кривыми буквами было написано слово «Достоевский». Здесь продавали пиво и водку, подавали закуски и вечерами почему-то играли рок-н-ролл исключительно в английском и американском его вариантах. Логичнее было бы назвать бар, ну, к примеру, «Диккенс», если уж хозяева стремились продекларировать свою любовь к изящной словесности, или же «Хемингуэй». Однако получилось у них – «Достоевский».

– Идем. – Кирсанов взял меня за рукав. – Перед концертом надо как следует заправиться.

И мы вошли в «Преступление и наказание».

Бедные люди

Отец Вселенной не позвонил и не приехал. Я, честно говоря, не особенно-то его и ждал. Дел навалилось столько, что мне было совершенно не до Коли Соловьева, к тому же, как оказалось, подлого стукача и деревенщины.

Утром после тайного совещания я поставил четвертый «Цеппелин» и сел за письменный стол. Карл попросил меня набросать замечания по уставу клуба. Я набросал.

«Сильно пьяных на сцену не пускать», – написал я. Еще написал: «Никого не пускать в гримерки». Это такая достача, когда в гримерку перед концертом лезут люди – милые, в общем, в быту люди, но перед концертом своих знакомых превращающиеся в тупых и назойливых зануд, путающихся под ногами, без конца выпивающих и наливающих артисту, орущих друг на друга и подозрительно косящихся на незнакомых им знакомых несчастного хозяина гримерки.

Написал, что «время от времени музыканты – члены клуба должны играть благотворительные концерты для сирот, больных и всяких малоимущих», хотя что такое «малоимущие», я не знаю.

Я сам всю жизнь был малоимущим. И есть малоимущий. Малоимущим и помру. У меня нет счета в банке, я урываю куски и тут же проедаю их. Здесь наварил, там наварил, иногда мало, иногда много, но все уходит – в компакт-диски, в инструменты, в желудок. Не остается ничего. Остановись я на неделю, придет полная нищета. Так кто я – имущий? Голодранец я в сапогах за сто баксов и куртке за пятьсот. Настоящий голодранец с двумя тысячами компакт-дисков и хорошим проигрывателем.

Карл намекал, что на моей новой работе я смогу прибарахлиться, да это и понятно. Клуб – это своя бухгалтерия, а где бухгалтерия, там и неучтенка, там и необналиченные или обналиченные «в черную» деньги, которые я и буду делить с бухгалтером и, надо думать, с Карлом Фридриховичем. Идеология идеологией, а кушать хочется всем – и политически грамотным в том числе.

Лишние деньги мне не помешали бы – судя по всему, канал Отца Вселенной закрылся, да и слишком опасен был он, этот канал. Инструменты я покупал у эстрадных коллективов с идеологически выдержанным репертуаром, которые приезжали в наш город из чужеземья. У себя на родине с таким репертуаром они были на хрен никому не нужны, эти коллективы, – бездари, выродки, выросшие в странах с развитой музыкальной индустрией и так и не научившиеся ею пользоваться, так и не понявшие, что такое настоящая музыка.

Да и не музыканты они были – чистые барыги вроде меня. Приезжали, катали свой идиотский репертуар, срубали хорошие бабки с нашего Министерства культуры, которому никаких денег было не жалко на иностранную халтуру, продавали инструменты спекулянтам – мне и моим знакомым – и, довольные, разбогатевшие, отваливали на родину.