Бес сознания 2 (СИ)

Хлеб такой вкусный, что мне начинает казаться, будто я вообще хлеба нормального никогда не пробовал. А еще у меня просыпается такой зверский аппетит, что полкастрюли борща выглядят мало для того, чтобы наесться.

У меня не хватает терпения ждать, когда борщ как следует нагреется, разливаю по тарелкам чуть теплый. Ставлю перед Васей, вручаю ему ложку и сам скорее сажусь есть. Наверное, и минуты не проходит, как моя тарелка оказывается пустой.

Затем замечаю, что Вася все это время растерянно крутит ложку, ковыряется в тарелке, пальцем вылавливает капусту и ест.

Черт, не подумал. Малой ложкой не то что пользоваться не умеет, а скорее всего впервые ее видит. Забираю ложку и теперь кормлю его. Василий покорно открывает рот и глотает почти не жуя.

На пороге кухни появляется отец Прокофий и снова окидывает нас суровым, придирчивым взглядом.

— Звать-то хоть самого как? — спрашивает он.

— Леня.

— Леонид, значит, — кивает батюшка, затем добавляет: — Пирожки у меня еще есть с вишней, — он лезет в шкаф и достаёт миску с духовыми пирожками, ставя перед нами.

— Спасибо, — киваю я, и тут же спрашиваю: — Что будете делать с ним? В милицию позвоните или в приют сразу?

— В приют? В ту скверну? В тот оплот злобы и человеконенавистничества? — грозно вопрошает он. — Тебе совсем не жаль мальца?!

От такого напора и гнева я даже как-то теряюсь:

— А что тогда?

— Подумать надо, — тяжелым тоном отвечает он, сводит брови к переносице и садится за стол, берет пирожок и задумчиво начинает жевать.

— Себе оставлю, — внезапно отвечает батюшка со всей решительностью. — Воспитаю его в праведности и любви к богу. Люд нынче совсем веру потерял. Я восьмой год жду послушника, да никто, видимо, в эту глушь не желает ехать. Аль их нет нынче совсем. Слышал, духовные семинарии практически пустуют. Как быстро все изменилось. А ведь еще лет десять назад все иначе было. А теперь, люди отвернулись от бога, нет больше чистых душ, готовых посвятить жизнь службе Господу.

— Себе, значит, оставите, — задумчиво тяну я. — А так разве можно?

— Нельзя! — сердито отвечает он и хмуриться. — Но я все равно оставлю. Сделаю все как надо этим иродам, и усыновлю мальчонку, раз такой закон человеческий.

— Вот так просто? Возьмете и усыновите первого попавшегося мальчонку лутума? — удивляюсь я и тоже беру пирожок. Уж больно аппетитно он смотрится.

— Лутум не лутум — чушь это все! — возмущается отец Прокофий и вдруг начинает хорошо поставленным басистым голосом батюшки говорить: — Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы.

Я таращу глаза на него, молча жую пирожок и киваю, мол, ясно-понятно.

— Сон мне сегодня приснился, — отец Прокофий многозначительно вскидывает палец: — Вещий! Словно иду я по полю и вижу рассвет. Но солнце над полем встаёт не одно, а два. Одно из них темное, прямо черное — зловещее, а второе огненное, прямо-таки пылает, аки кострище. И тут вдруг пролетает голубь в небе, и устремляется прямиком к этим солнцам. И вдруг они начинают сближаться и сливаются в одно единственное солнце. В обычное. — Батюшка бросает в мою сторону взгляд, как бы проверяя, внимательно ли я слушаю, а затем продолжает: — А после, вижу — конь белый скачет прямо на меня, и несет он в зубах сверток какой-то. Подходит, кладет мне под ноги, смотрю — а в свертке младенчик. И видишь, сбылось все!

Я растерянно усмехаюсь и киваю, решаю это не комментировать.

— Ну, ты не понял? — разочарованно говорит Прокофий. — Голубь — божий вестник, младенчик — это Василий.

— А конь — это значит я?

— Ага, — соглашается отец Прокофий, — белый — значит тебе доверять можно.

— А солнца тогда что значат? — усмехаюсь я.

— А это я пока еще не понял, — отвечает деловито Прокофий и отсербывает шумно чай.

— Ну хорошо, раз проблемы нет, — говорю я. — Значит, я могу не переживать за Васю?

— Более чем, — уверенно кивает он. — Он здесь под надежной защитой, можешь не бояться. Я уберегу его от всей той бесовщины, что в мире творится.

— От бесовщины, значит, — киваю я, сам же начинаю сомневаться, правильно ли поступаю, оставляя мальчика здесь.

Батюшка-то явно с придурью. Вон, собрался из Василия послушника делать. Это, конечно, лучше, чем жить на помойке с наркоманами или в городе прогрессовцев, но и не уверен я, что хорошо ему будет вот в такой изоляции от общества.

— А если Вася вырастет, и не захочет становиться твоей заменой? — спрашиваю я.

— Значит, такова воля божья, неволить я его не стану, — отвечает добродушно отец Прокофий, подвигает ко мне миску с пирожками: — Ты ешь, ешь, вон худой какой. Вон, до чего довело тебя общество с их погаными рейтингами.

Я не отказываюсь, беру еще один пирожок, отец Прокофий наливает мне чай, вручает еще один пирожок Васе.

— Значит, церковь не признает рейтинговую систему? — интересуюсь я, чтобы хоть как-то поддержать беседу.