Бес в серебряной ловушке

Неловко распрощавшись, Пеппо вышел из лавки. Несколько секунд постоял в тени переулка, пытаясь согнать в кучу разбредающиеся мысли. Встряхнул головой, чувствуя, что лицо по-прежнему горит дурацким румянцем. Он не выносил сострадания, но, черт… Порой, оступившись на малознакомой улице и вскидывая руку в поиске опоры, он на миг чувствовал, что бездна вокруг безгранична, что стоит упасть, и он полетит в пустоту, словно сорванный непогодой сухой лист. А потом рука вдруг натыкалась на кромку стены, и боль в ободранной ладони дарила радость, непонятную зрячим, – упоение вновь обретенной устойчивости мира. «Упавши, стыдно в грязи валяться и слезы лить…» Спасибо, мессер Барбьери.

Пеппо глубоко вдохнул. Потом провел ладонью по весте, нащупывая очертания ладанки, и задержал руку на ее продолговатом корпусе. К черту утреннюю истерику. Ему помешали избавиться от ладанки – так будем считать, что это неспроста. Но ему помешали еще кое в чем. Кому-то мало было швырять в него камнями и осыпать оскорблениями, кто-то отогнал его от распятия, не дав наклониться к тайнику. И прежде, чем принять какое-то отчаянное решение, он должен это исправить.

Резко повернувшись, Пеппо зашагал к госпиталю, а в душе все так же клокотало и пузырилось бесшабашное, бездумное отчаяние. Он не станет скрываться. Он просто пойдет туда. И если справедливость хоть немного, самую малость, на его стороне – он сможет подойти к распятию, никем не замеченный.

Солнце поднималось в зенит, улицы были полны разморенного жарой, обозленного и усталого народа. Пеппо шел, не опуская глаз, не уворачиваясь от толчков, не слыша брани. Лишь у самого госпиталя он чуть замедлил шаги, ощущая, как по вискам катится пот, а пальцы покалывает от волнения. Чьи-то взгляды равнодушными мошками иногда мелькали у лица. Вытянуть руку – и впереди щербатым горячим ребром выступит край кирпичной ниши.

Пеппо шагнул вплотную к распятию, широко перекрестился, склонился до самой земли. Пальцы бегло скользнули по ворсистому от мха постаменту… и замерли. Из ломаной щели едва выглядывало ребро плотно сложенного листа.

* * *

Медная чашечка весов выскользнула из рук и звонко грянулась об пол. Росанна вздохнула, отложила ветошку и полезла под прилавок. Она никак не могла собраться, уже рассы́пала бобы, разбила глиняную кружку, и, похоже, дело тем ограничиться не собиралось.

Скрипнула дверь, вошедший отец бухнул на пол тяжелый мешок и отер со лба пот.

– Чертова жара… – пробурчал он и зачерпнул воды из бочонка у стены. Осушив ковшик, Барбьери повернулся к дочери. Меж густых бровей наметилась складка. Подойдя к Росанне, механически чистящей медь, он отнял у нее ветошь и вдруг неуклюже привлек девушку к себе:

– Не горюй, малютка, – проворчал он, – все отболит…

Росанна вздрогнула, отстраняясь от отца, но тот лишь крепче прижал к груди ее голову и потрепал по выбившимся из-под чепца кудрям.

– Эх, вы… Все думаете, родители – пни трухлявые, с двух шагов ни рожна не видят… – Голос Барбьери гулко отдавался в его необъятной груди, и Росанна словно вернулась в недавнее детство. – Приглянулся тебе Риччо-оружейник, а? Да не копошись, синичка, не браню ведь. Ты только меня послушай. Просто послушай, соглашаться не принуждаю. Сама все с годами поймешь.

На миг чуть крепче сжав дочь в объятиях, лавочник отпустил ее и кивнул на табурет у прилавка. Нахмурился, почесал лысину.

– Ты пойми, малютка. В блажи этой ничего дурного нет. А только не та это землица, из которой будущее растет. Я-то тебя понять могу. Мы люди простые, жизнь у нас незатейливая, а по юности завсегда сказки хочется, чуда.

Я сам, дурень, в девять лет из дому сбежал, в матросы податься хотел. Романтика, вишь… Спасибо, дядя твой меня в порту изловил. Чуть не прибил сгоряча. Кто у тебя вокруг? Ремесленники, торговцы, солдатня. Да и отребья всякого хватает. А Риччо – в нем тайна есть, эта, как ее… интрига. Немудрено, что он тебе всех милей кажется. Но я тебе вот что скажу. Парень он хороший. Уж я всякого народу повидал. Но поверь, синичка, не нашего он замесу. И слепота тут ни при чем. Кровь у него чужая, опасная. Ты ему в лицо погляди. Не без благородных там, Росанна, обошлось. Не иначе, у какого-то вельможи грешок на стороне приключился. Верно, тот вельможа помер, законных детей не оставил, а родственнички о бастарде прознали и со свету его сжить норовят, чтоб наследство не профукать. Вот и прячется наш Риччо по углам, работу искать боится, волком на людей глядит. Жаль парня. А только помочь тут нечем. Судьба – она такая, шалава. И ты, милая, в жизнь его не встревай, только бед себе накличешь. Тебе другой парень нужен. Нашего круга, простой, без вывертов. Хмуришься. Знаю, обидел. Только лучше я сейчас тебя обижу, зато потом уберегу. – Барбьери помолчал, тяжело вздохнул, снова отирая лицо. – Давай, синичка. Дочищай эти чертовы весы, к трем часам снова покупатели навалят.