Бес в серебряной ловушке

Сегодня, увидев новое послание, он отчего-то испугался. Долго сидел, то откладывая сверток, то беря в руки и теребя перевязывающую его бечевку. Вдруг быстро и жадно развернул, на сей раз поглощая еду торопливо, оглядываясь, будто украл ее у соседа. И снова долго и прерывисто бубнил, глядя воспаленными глазами на капеллу в углу, а в хрипловатом шепоте прорывались нотки искренней мольбы.

Ну, не душу же старого скандалиста пытается лукавый купить? Паолина потерла виски, чувствуя, что совершенно потерялась в своих раздумьях и до смерти устала. Вновь надевая чепец, она опустилась на колени перед распятием. Но, молясь, чаяла не так обрести вразумление, как увидеть во сне покинутый дом.

* * *

Сестра Инес сообщила Пеппо о решении матери настоятельницы таким тоном, что подростку показалось, словно его лицо покалывает январский мороз. Она вовсе не пыталась скрыть своего неодобрения, и Пеппо отлично ее понимал: положа руку на сердце, он не ожидал, что его уловка сработает. Его вело скорее вдохновение, чем здравый смысл. А поэтому ему вовсе не пришлось изображать смирение – под суровым взглядом монахини тетивщик оробел самым неподдельным образом.

Она излагала ему длинный перечень правил, юноша покорно кивал и гадал, не разверзнется ли под ним земля. Да, он понимает, что здесь почтенное и богоугодное заведение, где не место непотребству. Да, он будет во всем слушаться сестру Паолину и прочих монахинь. Да, он уйдет по первому требованию. Нет, он не посмеет и пальцем коснуться даже рукава послушницы.

После шестого или седьмого наставления Пеппо ощутил раздражение. Из него лепили чудовище, рыщущее по монастырям в поисках крови невинных дев. Спокойно… Годелот не раз говорил: у него любое чувство написано прямо на лбу. Если дотошная монахиня увидит выражение скуки и злости, его удачно начавшейся затее придет быстрый и бесславный конец. Он потупился, опуская голову, но вдруг по затылку скользнул другой взгляд, и низкий мягкий голос произнес:

– Сестра, ступай с Богом. Я сама наставлю отрока.

Сестра Инес напоследок метнула в Пеппо еще один кинжальный взор и удалилась в шелесте рясы. А склоненной головы подростка коснулась чья-то рука:

– Я мать Доротея, юноша, я возглавляю этот приют.

Пеппо поклонился ниже, все больше убеждаясь, что радовался преждевременно: видимо, аббатиса передумала.

Но, поднимая лицо, он неожиданно почувствовал, как что-то больно и сладко сжимается в груди: на него был обращен удивительный взгляд, похожий на прохладную руку, приложенную к пылающему лбу. Так на него смотрела Алесса…

Настоятельница, хотя, несомненно, приметила растерянность тетивщика, заговорила так же просто:

– Тебя зовут Джузеппе, верно? Я не стану тебя нравоучать, думаю, сестра Инес превзошла меня в красноречии. Просто выслушай. Не как монахиню и не как настоятельницу. Просто как женщину, умудренную многими годами и многими несчастьями. В тебе нет ни покоя, ни благости, но не мне пытать тебя вопросами, что за душевные боли тебя терзают. Каждый волен хранить свои тайны при себе. Я не знаю, ищешь ли ты Господа, Джузеппе. Я не знаю, чего именно хочешь ты от Паолины. Я не знаю даже, чисты ли твои намерения. Но я знаю, что Господь всегда открыт для тех, кто хоть на миг обратится к нему. Джузеппе, что бы ни привело тебя сюда, я впускаю тебя. Более того, я доверяю тебе смятенную и страдающую девушку. Я верю, что вы оба можете друг другу помочь. И я лишь прошу: не навреди Паолине. Она слишком рано разочаровалась в людях. Я не грожу тебе ни Божьим гневом, ни иными карами. Я только сею зерно. А прорастет оно цветами или репьем – это на твоей совести. Совесть же, поверь, бывает безжалостней любых плетей.

…Пеппо колотила мелкая дрожь, лицо горело так, что готов был вспыхнуть воротник камизы. Как недавно перед Таддео, сейчас он казался себе невероятно глупым и стеклянно-прозрачным. Кого он снова попытался обмануть? Эту женщину со взглядом, похожим на полуденный луч в середине осени? Но злобная и беспомощная несправедливость Таддео вызывала у тетивщика желание доказать себе, что он сумеет быть выше обид на полубезумного старика. А безмятежная проницательность настоятельницы отчего-то рождала другую потребность, совершенно Пеппо не свойственную. Перед аббатисой хотелось оправдаться.

– Матушка… – пробормотал подросток, хмурясь. Запнулся, откашлялся и продолжил тверже: – Я не стану скрывать, человек я.… не из лучших. Я никогда не был благочестив, да и… не слишком честен. Но сюда я пришел без дурных намерений. И сестре Паолине я никогда не причиню зла, клянусь вам.

Он оборвал эту сумбурную речь, совершенно смешавшись, но настоятельница лишь спокойно отозвалась:

– Я верю тебе. А теперь пойдем. По средам Паолина может уделять один утренний час вашим урокам.

Сухая ладонь охватила руку Пеппо и повлекла его куда-то в гулкую тень. Затем шум улицы померк, сменившись ровным рокотаньем множества негромких звуков, постукиваний, звона, шороха и скрежета, а в воздухе терпко запахло травами и чуть слабее стряпней.