Бесчувственные. Игры разума (СИ)

Однажды придя домой в маленький дом на улице Томпсон, солдат с окровавленным и изувеченным плечом пригласил в свою обитель двоих напарников. Седовласый лейтенант, прихлебывая из кружки кофе, блуждал рукой по столику с флакончиками чистящих средств. Напарник в сером пиджаке «Киберлайф», душераздирающе отблескивая голубыми светодиодами, изящно держал меч за тупое ребро, то и дело, что указывая пальцем на пропущенные отпечатки, остатки синей и красной крови, забившейся в швы. И солдат стирал их, намного позже в одиночестве отмечая, как прекрасно блестели в отражении острия шоколадного цвета глаза, как в отражении вздрагивали черные ресницы того, кто был увлечен процессом чистки не меньше. Солдат пытался сказать одно только слово «Спасибо»; солдат пытался, корчась на полу, вдохнуть необходимый воздух; солдат пытался сохранить жизнь установок подразделения, сохранить то, что обещало ему безбедную, лишенную эмоций службу. И лишь потом солдат с опаской смотрела на оставшееся покоиться на столе лезвие боевой подруги, что словно бы и сама блаженно тосковала по тепло-холодным, бережным пальцам машины.

Я видела в ней его. И продолжаю видеть. Такой же стойкий, непоколебимый, вечно сияющий своим совершенным бодрым видом, как новенький цент. Такой же верный, такой же опасный. Уже неоднократно показавший, что за милой мордашкой и учтивыми речами может скрываться готовность дать сдачи, сменив тактичность на оскал.

Улыбаясь всем этим мыслям и воспоминаниям, я чувствовала, как слезы подкатывают к горлу. Они были не печальными, но были такими счастливыми. Я больше не чувствую фальшивости своих воспоминаний! Сиротский приют, полицейская академия, работа на гения-пижона-Камски – все это, поддельная бумажная купюра с Линкольном из лавки приколов и розыгрышей. Любящая семья, свыше двадцать лет подготовки в стенах учреждений с физическим уклоном, холодный стол хирурга и, конечно же, дом на Зендер-стрит с андроидом в нем – вот что было истиной. Вот что было важно.

Каждая рука держала свой предмет, и я, перекидывая взгляд блестящих в свете камина зеленых глаз, осматривала фотографию и катану по очереди. Гладкая поверхность снимка прилипала к пальцам под действием тепла, я продолжала улыбаться двум существам с кадра, что разложились на полу после неудачных падений. Здесь было все странным, неестественным, но родным: смотрящий укоризненно, но с полуулыбкой Коннор, что по всем законам природы не должен испытывать чувства; восседающая на нем я с открытой улыбкой на губах, которой не должно было быть благодаря военным нейрохирургам; двое совершенно разных существ, нашедших друг в друге нечто прекрасное, заставляющее идти наперекор изначальным целям и предаваться желаниям. Желаниям, которые делают нас свободными.

Легкое движение на полке с камином заставило меня туманно вздернуть взгляд. Блики от языков пламени электрического камина продолжали прыгать по стенам, заставляли ворс белого ковра забавно отплясывать своими тенями. При абсолютной обездвиженности гостиной комната все же жила по-своему, с помощью теплых лучей желто-рыжего огня. Однако даже среди всего этого я смогла распознать маленького восьминогого друга. Маленький темно-коричневого цвета паучок с тонкими лапками стоял почти на краю каминной полки, где красовались четыре фотографии. Я снова медленно обошла диван, встав на белый ковер и, продолжая держать оба предмета (оба выбора) на весу, с улыбкой посмотрела на насекомое. Паук с некоторой опаской сделал два шага вперед.

– Привет, дружок, – почти шепотом произнес женский голос, уже переставший дрожать от былого страха и стыда. Мне было слишком тепло и уютно ощущать внутри последствия долгих минут единения с Коннором, пусть он и оставил на мне немного синяков. Те уже давно прошли, и кожа больше не саднила.

Паук вздернул две передние лапки, как будто бы предлагая выйти на спарринг. Поверь мне, парень, это плохая идея.

– А знаешь, я ведь тебе даже имя придумала, – и то была чистая правда, разве что озвучить я ее пока не намеревалась.

Так и стояли мы, глядя друг на друга во все десять глаз: моя одна пара и его четыре. Это на минуту даже вызвало во мне странное чувство, напоминающее моменты зрительного контакта с Дорианом – не потому, что тот был мутантом и имел так много глаз, но потому что на него я тоже смотрела смиренно, уважительно и тепло, как на старого доброго друга. Кажется, следует посетить этого мужчину снова, поблагодарив за шанс найти свое истинное «Я».

Вспомнив о психиатре, я вспомнила и о выборе, что сейчас занимал сразу две руки. Фотография или катана? Жизнь или месть? Там, за вторым меня ничего не ждет, кроме смерти. Сидеть за решеткой после убийства Камски не хочется, да и видеть смысла в своем существовании, что ведет за собой смерть, я не видела. Но за первым у меня было будущее. За первым у меня были искрящиеся чувства, которые не кипели, грозясь все выпарить, но томно покрывались ленивыми пузырьками, говоря, что они будут гореть на протяжении долгих сотен лет.