Беседа

Те же хаты, та же деревенька

Так же слепо щурились в закат.

Белеют босые дорожки,

Сверкает солнце на крестах…

В твоих заплатанных окошках,

О Русь, все та же слепота.

Но вспышки зарев кто-то спрятал

В свою родную полосу,

И пред горланящим плакатом

Смолкает бледный Иисус.

И верю, Русь, Октябрьской ночью

Стопой разбуженных дорог

Придет к свободе в лапоточках

Все тот же русский мужичок.

И красной лентой разбежится

Огонь по кровлям серых хат…

И не закрестится в закат

Рука в щербленой рукавице.

Слышит Русь, на корточки присев,

Новых гуслей звончатый напев

И бредет дорожкой незнакомой,

Опоясана декретом Совнаркома.

Выезжает рысью на поля

Новый, светлый Муромец Илья,

Звонко цокают железные подковы…

К серым хатам светлый держит слово.

Звезды тихо сумерками льют

И молчат, заслушавшись Илью.

Новых дней кровавые поверья

Слышат хаты… Верят и не верят…

Так же слепо щурятся в закат

Окна серых утомленных хат,

Но рокочут звончатые гусли

Над тревожно слушающей Русью.

1921

ДВОЕ

Они улеглись у костра своего,

Бессильно раскинув тела,

И пуля, пройдя сквозь висок одного,

В затылок другому вошла.

Их руки, обнявшие пулемет,

Который они стерегли,

Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед

Никак оторвать не могли.

Тогда к мертвецам подошел офицер

И грубо их за руки взял,

Он, взглядом своим проверяя прицел,

Отдать пулемет приказал.

Но мертвые лица не сводит испуг,

И радость уснула на них…

И холодно стало третьему вдруг

 От жуткого счастья двоих.

1924

РАБФАКОВКЕ

 Барабана тугой удар

Будит утренние туманы, —

Это скачет Жанна д 'Арк

К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон

Тушит музыка менуэта, —

Это празднует Трианон

День Марии-Антуанетты.

В двадцать пять небольших свечей

Электрическая лампадка, —

Ты склонилась, сестры родней,

Над исписанною тетрадкой…

Громкий колокол с гулом труб

Начинают «святое» дело:

Жанна д 'Арк отдает костру

Молодое тугое тело.

Палача не охватит дрожь

(Кровь людей не меняет цвета), —

Гильотины веселый нож

Ищет шею Антуанетты.

Ночь за звезды ушла, а ты

Не устала, — под переплетом

Так покорно легли листы

Завоеванного зачета.

Ляг, укройся, и сон придет,

Не томися минуты лишней.

Видишь: звезды, сойдя с высот,

По домам разошлись неслышно.

Ветер форточку отворил,

Не задев остального зданья,

Он хотел разглядеть твои

Подошедшие воспоминанья.

Наши девушки, ремешком

Подпоясывая шинели,

С песней падали под ножом,

На высоких кострах горели.

Так же колокол ровно бил,

Затихая у барабана…

В каждом братстве больших могил

Похоронена наша Жанна.

Мягким голосом сон зовет.

Ты откликнулась, ты уснула.

Платье серенькое твое

Неподвижно на спинке стула.

1925

НА МОРЕ

Ночь надвинулась на прибой,

Перемешанная с водой,

Ветер, мокрый и черный весь,

Погружается в эту смесь.

Там, где издавна водяной

Правил водами, бьет прибой.

Я плыву теперь среди них —

Умирающих водяных.

Ветер с лодкой бегут вдвоем,

Ветер лодку толкнул плечом,

Он помчит ее напролом,

Он завяжет ее узлом.

Пристань издали стережет

Мой уход и мой приход.

Там под ветра тяжелый свист

Ждет меня молодой марксист.

Окатила его сполна

Несознательная волна.

Он, ученый со всех сторон,

Поведеньем волны смущен.

И кричит и кричит мне вслед:

— Ты погиб, молодой поэт! —

Дескать, пробил последний час

Оторвавшемуся от масс!

Трижды схваченная водой,

Устремляется на прибой

К небу в вечные времена

Припечатанная луна.

И, ломая последний звук,

Мокрый ветер смолкает вдруг

У моих напряженных рук.

Море смотрит наверх, а там

По расчищенным небесам

Путешествует лунный диск

Из Одессы в Новороссийск.

Я оставил свое весло,

Море тихо его взяло.

В небе тающий лунный дым

Притворяется голубым.

Но готова отдать удар

Отдыхающая вода,

И под лодкой моей давно

Шевелится м орское дно.

Там взволнованно проплыла

Одинокая рыба-пила,

И четырнадцать рыб за ней

Оседлали морских коней.

Я готов отразить ряды

Нападенья любой воды,

Но оставить я не могу

Человека на берегу.

У него и у меня

Одинаковые имена,

Мы взрывали с ним не одну

Сухопутную тишину.

Но когда до воды дошло,

Я налег на свое весло,

Он — противник морских простуд

Встал у берега на посту.

И кричит и кричит мне вслед:

— Ты погиб, молодой поэт! —

Дескать, пробил последний час

Оторвавшемуся от масс.

Тучи в небе идут подряд,

Будто рота идет солдат,

Молнией вооружена,

Офицеру подчинена.

Лодке маленькой напролом

Встал восхода громадный дом.

Весла в руки, глаза туда ж,

В самый верхний его этаж.

Плыть сегодня и завтра плыть,

Горизонтами шевелить, —

Там, у края чужой земли,

Дышат старые корабли.

Я попробую их догнать,

И стрелять в них, и попадать.

Надо опытным быть пловцом,

И что шутка здесь ни при чем,

Подтверждает из года в год

Биография этих вод.

Ветер с лодкой вступил в борьбу,

Я навстречу ему гребу,

Чтоб волна уйти не смогла

От преследования весла.

1925

НЭПМАН

Я стою у высоких дверей,

Я слежу за работой твоей.

Ты устал. На лице твоем пот,

Словно капелька жира, течет.

Стой! Ты рано, дружок, поднялся.

Поработай еще полчаса!

К четырем в предвечернюю мглу

Магазин задремал на углу.

В ресторане пятнадцать минут

Ты блуждал по равнине Меню, —

Там, в широкой ее полутьме,

Протекает ручей Консоме,

Там в пещере незримо живет

Молчаливая тварь — Антрекот;

Прислонившись к его голове,

Тихо дремлет салат Оливье…