Беседа с богом странствий

– Ты не прав. Моё учение не разделяет людей на высших и низших и подобно бушующему пламени, которое поглощает всех без различия: великих и ничтожных, добрых и злых… – И Шакья-нёрай прочёл ему проповедь на манер тех, что содержатся в сутрах.

Спустя полмесяца богач Судатта наведался в обитель Гион и встретил Нидая, одиноко бредущего по дорожке между банановыми пальмами и бамбуком. Став учеником Шакьи-нёрай, он мало изменился, разве только обрил голову. Увидев Судатту, Нидай отступил в сторону и сложил ладони в почтительном приветствии.

– Послушай, Нидай, – сказал богач. – Тебе повезло. Став учеником Шакьи-нёрай, ты навсегда вырвался из круговорота рождений и смертей и получил возможность пребывать в благословенном краю бессмертного Будды.

И Нидай почтительно ответил:

– В этом нет моей вины. Всё произошло по вине Учителя: сколько я ни пытался скрыться от него, он неизменно вставал у меня на пути.

Тем не менее, если верить слову сутр, Нидай всем сердцем внимал проповедям своего учителя и вскоре вкусил первый плод святости.

Письмо с курорта

…Вот уже месяц, как я живу в курортной гостинице на горячих источниках. Увы, ни один из этюдов, ради которых я сюда приехал, так до сих пор и не написан. Я принимаю ванны, читаю коданы, брожу по здешним узким улочкам – и так изо дня в день. Честно говоря, меня самого приводит в ужас собственная праздность. (Правда, за это время я всё же сумел написать десять с лишним строчек о том, что сакура отцвела, что на крышу села трясогузка, что я просадил в тире семь иен и пятьдесят сэнов, что видел деревенских гейш, а также пляски «ясукибуси» и соревнования пожарных, что ходил в горы собирать папоротник, и, наконец, о том, что потерял кошелёк. – Авт.)

А теперь позволь сообщить тебе одну правдивую историю, которая, пожалуй, не уступит рассказу иного искусного сочинителя. Разумеется, будучи дилетантом, я не претендую на лавры литератора. Я всего лишь хочу сказать, что, когда услышал эту историю, у меня возникло ощущение, будто я вычитал её в какой-нибудь книжке.

Так вот. В конце прошлого века в здешних краях жил плотник по имени Хагино Ханнодзё. При звуках этого имени в воображении невольно возникает образ мужчины с изящной внешностью и утончёнными манерами. На самом же деле это был детина богатырского сложения, под стать борцу Татияме: говорят, росту в нём было шесть сяку и пять сунов, а весил он не меньше тридцати семи каммэ. Так что ещё неизвестно, в чью пользу оказалось бы это сравнение. Во всяком случае, живущий со мной в одной гостинице торговец лекарствами (назовём его «г-ном На…», следуя системе аббревиатур по знакам японской слоговой азбуки, предложенной Куникидой Доппо во имя сохранения национальных традиций), который знает его с детства, утверждает, что Ханнодзё выглядел даже более внушительно, нежели знаменитый тяжеловес Оодзуцу. Лицом же, по словам г-на На…, Ханнодзё походил на не менее известного борца Инагаву.

У кого ни спросить, плотник Ханнодзё был человеком необычайной доброты и имел золотые руки. Однако в каждой из связанных с ним историй непременно присутствует какой-нибудь комический эпизод – видно, и впрямь в большом теле уму недолго заблудиться. Прежде чем перейти к теме своего рассказа, приведу один небольшой пример.

Хозяин моей гостиницы вспоминает, как однажды осенью разыгрался сильный ветер и в городке возник пожар, в огне которого сгорело полсотни домов. В то время Ханнодзё работал на строительстве какого-то дома в деревне, расположенной в версте отсюда. Услыхав, что в городе пожар, он, словно ошалелый, кинулся туда. На одном из крестьянских дворов была привязана гнедая кобыла. Не спрашивая хозяев, Ханнодзё вскочил на неё, решив, что после всё объяснит, и во весь опор помчался по дороге. Вот до чего отчаянный был человек! Но лошадь вдруг ни с того ни с сего свернула в поле, описала по нему круг, затем понесла всадника по грядкам с редькой, стремглав спустилась с горы, покрытой мандариновыми плантациями, после чего сбросила незадачливого седока в яму с картофелем и умчалась прочь. Ханнодзё, естественно, не поспел на пожар. Мало того: он так расшибся, что чуть ли не ползком добирался до города. Как выяснилось впоследствии, лошадь была слепая и потому совершенно неуправляемая.

Спустя года два или три после пожара Ханнодзё продал себя городской больнице. Не думай, будто речь идёт о чём-то вроде пожизненного услужения, как это имело место в старину. Ханнодзё заключил с больницей договор, по которому обязался после смерти предоставить своё тело для вскрытия, и за это получил пятьсот иен. Впрочем, нет, пятисот иен он не получил: в обмен на свою подпись под договором он получил только триста иен, оставшиеся же двести причитались ему уже после смерти. Относительно этих денег в договоре было сказано, что означенная сумма перейдёт «к семье покойного либо к лицу, им указанному». Если бы такового лица не нашлось, то упомянутые двести иен остались бы только на бумаге, поскольку у Ханнодзё не было не только семьи, но и вообще никаких родственников.