Беседа с богом странствий

Скорее всего упомянутый мною разговор с Данченко произошёл как раз в антракте перед вторым действием.

Следующий акт обещал быть не менее скучным, чем предыдущий. Однако не успели мы усесться на свои места, как спустя несколько минут в ложу, находившуюся напротив нашей, вошло человек пять или шесть иностранцев во главе с Ириной Бурской. Опустившись в кресло в первом ряду, она, обмахиваясь веером из павлиньих перьев, с невозмутимым спокойствием стала смотреть на сцену. Мало того – по ходу действия она оживлённо переговаривалась и даже смеялась со своими спутниками (в числе коих, надо полагать, был и её американский покровитель).

– Смотри: Ирина!

– Вижу.

Мы так и не покинули своей ложи до самого конца оперы, когда Хосе, сжимая в объятиях мёртвую возлюбленную, рыдает: «Кармен! Кармен!» Разумеется, всё это время мы смотрели не столько на сцену, сколько на Ирину – эту русскую Кармен, которой, похоже, было совершенно безразлично, что из-за неё погиб человек.

Спустя дня два или три мы с господином Т. ужинали в ресторане. Наш столик находился в самом углу зала.

– Интересно, ты обратил внимание, что после того вечера у Ирины забинтован безымянный палец на левой руке? – спросил меня господин Т.

– Да, в самом деле.

– В тот вечер, вернувшись в гостиницу, Ирина…

– Погоди! Не пей! – воскликнул я, перебивая его. Несмотря на тусклое освещение, я заметил в бокале приятеля перевернувшегося на спинку маленького майского жука.

Выплеснув на пол вино из своего бокала, господин Т. со странным выражением лица продолжал:

– …разбила о стену тарелку, взяла в руки осколки вместо кастаньет и, не замечая, что из пальца течёт кровь…

– …пустилась в пляску, словно Кармен?

В этот миг седовласый официант, которому не было дела до охватившего нас волнения, невозмутимо поставил перед нами тарелки с лососиной.

Обитель величавого покоя

В один из дней октября мы, трое приятелей, брели по тропинке в сосновой роще и беседовали. Тропинка была совершенно безлюдная, лишь на верхушках сосен время от времени посвистывали рыжеухие бульбули.

– Представьте, по бильярдному столу, на котором лежало тело мёртвого Ван Гога, и сейчас гоняют шары… – рассказывал S-сан, недавно вернувшийся из Европы.

Тем временем мы подошли к замшелым гранитным воротам, на которых висела табличка с надписью: «Обитель величавого покоя». За воротами, в глубине участка, виднелся особняк европейского стиля с тростниковой крышей и наглухо занавешенными окнами. Мне давно уже полюбился этот дом – не только за его элегантный вид, но ещё и потому, что стоял посреди запущенного сада с заросшим высокой травой газоном и высохшим старым прудом. Этот пейзаж был исполнен необычайного очарования.

– Может быть, войдём внутрь? – предложил я и первым шагнул в ворота. Под соснами, возвышающимися по обеим сторонам выложенной каменными плитами дорожки, розовел лишайник. – Видно, хозяин не наведывался сюда с самого землетрясения…

– Нет, до прошлого года он сюда приезжал, – возразил мне Т-кун, задумчиво глядя на кусты у крыльца. – Если бы год назад эти кусты не подстригли как положено, на них сейчас не было бы таких пышных цветов.

– Но посмотри на газон. Там лежит осыпавшаяся со стен штукатурка. Наверняка её так и не убрали после землетрясения.

Хозяин особняка представлялся мне преуспевающим молодым предпринимателем, чьё благополучие пошло под откос вследствие землетрясения. Этот образ как нельзя лучше вязался с увитым плющом фасадом и растущими под окнами веерными и банановыми пальмами.

Однако Т-кун, наклонившись и подобрав с газона горсть земли, снова возразил:

– Это не штукатурка, а перегной, который используют в садоводстве. Причём первоклассный перегной.

Мы остановились под окнами с опущенными шторами из плотной вощёной ткани.

– Жаль, что нельзя заглянуть внутрь, – заметил кто-то из нас. Шторы надёжно скрывали из вида внутреннее убранство Обители величавого покоя. Лишь в обращённом к югу окне на подоконнике стояли две аптечные склянки.

– Ага, это йодоформ! – воскликнул S-сан, повернувшись к нам. – Хозяин этой виллы страдает грудной болезнью.

Раздвигая метёлочки мисканта, мы обогнули дом и вышли на задний двор. Там стоял амбар под проржавевшей железной крышей. Внутри мы увидели очаг, маленький столик европейского стиля и гипсовую женскую фигурку без головы и рук, которая лежала на полу около очага, покрытая толстым слоем пыли.

– Видно, страдающий грудной болезнью хозяин на досуге занимается скульптурой.

– Да нет. Эта фигурка служит для украшения сада. Там, где должна быть голова, сажают цветы – скажем, орхидеи… И столик, и очаг предназначены для тех же декоративных целей. Видимо, этот амбар служил теплицей.

Т-кун оказался прав: на столике лежали кусочки пробки, используемой при выращивании орхидей.

– Смотрите-ка, под столиком валяется коробка из-под дамского гигиенического пояса.

– Должно быть, он принадлежал его супруге… или служанке, – предположил S-сан, горько усмехнувшись.

– Итак, теперь мы знаем, что хозяин этой виллы, во‑первых, страдает грудной болезнью, во‑вторых, увлекается садоводством…