Беседы о науке

– Я много проработал с Александром Ильичом, – рассказывал автору этих строк последний президент Академии Наук СССР Гурий Марчук.–  Он был моим оппонентом по докторской диссертации. Создал два мощнейших научных направления: энергетические реакторы на быстрых нейтронах и промежуточные для подводных лодок. Конечно, большой вклад внес и в космическую тематику, и в физику твердого тела. Однако главная заслуга Лейпунского в том, что сумел сколотить в ФЭИ научный коллектив, выполнивший все эти задачи. Что это был за человек? Уникальный. Ведь вы знаете, что его жена – директор математического института на Украине – не захотела с ним ехать в Обнинск. И он жил тут один. Жил и работал. И много, скажу я вам, работал. Москва – Обнинск, Обнинск – Москва. Министерства, смежники, КБ, институты. И, конечно, наука. Короче, заработал первый инфаркт. Слег. Вновь учился ходить. Сначала по 5 шажочков в день, потом – по 10, после уже – по 100. До Белкина стал постепенно прохаживаться – в общем, вернулся в строй. Но через два года – второй инфаркт. И то же самое: постель, первые шаги после болезни, рабочий кабинет. После третьего инфаркта мы уже Александра Ильича потеряли.

    Обнинцы и не только они уже который десяток лет мучаются одним неразрешимым вопросом: как умудрились люди, ведомые Лейпунским, черт знает сколько сделать за такой короткий срок? Может быть, эпоха была тогда такая? Особенная. Или люди особые? Нет версии. Те же ТВЭЛы в Союзе делали четыре фирмы. Но почему-то именно обнинская при Лейпунском вырвалась вперед. Не исключаю – по счастливому стечению обстоятельств. Если верить легенде, то вообще все в Обнинске началось опять-таки благодаря его величество случаю.

    В 1949 году Александр Ильич Лейпунский, делая опыты, потерял сейф с пробирками радия. Получил взыскание и был отправлен на 101-й километр на берег Протвы. То есть как раз в Обнинск. И перетащил за собой большое количество молодых кулибиных. Возможно, случайность сказалась на том, что именно в Обнинске  в те годы был сделан такой мощный научный рывок. Например, если в бытность Лейпунского в ФЭИ (до 1970 года), были разработаны 15 новых комплектов ТВЭЛов (13 из которых пошли в серию), то за все последующие годы институт осилил только три.

– Два события из жизни Лейпунского мне видятся сегодня особенно знаменательными, – рассказывает экс-губернатор Калужской области Валерий Сударенков. – Первое – 33-й год, всемирная конференция по атомному ядру. В числе участников – Жолио Кюри, другие научные светила. В том числе и Лейпунский. Итог – создание комиссии по изучению атомного ядра. Мощный научный толчок. Второе событие – 50-й год, доклад о системах на быстрых нейтронах. Ещё один мощный импульс вперёд. Хотелось чтобы что-то подобное произошло и сейчас. Чтобы идея подхватилась. Получила второе дыхание…

     Говорят, когда Лейпунский был директором Харьковского УФТИ, то не имел даже новой пары ботинок, чтобы идти на приём к министру. Единственные рабочие откровенно «просили каши». И он, поражая своих подчинённых невероятной неприхотливостью, объяснял свою бедность так: «Ничего страшного – на Украине-то тепло». В итоге и впрямь разработал уникальную теорию практически неограниченного получения как тепла, так и электричества.

Приговоренный к свободе

(Философ Всеволод Катагощин)

До него настоящих антикоммунистов я видел только в кино. Скажем, свирепо размахивающего косой в направлении коллективизации Ивана Лапикова. Помните – в бессмертном фильме «Председатель», где великий Михаил Ульянов растрогано мнёт кепку и со слезами на глазах горячо зовёт: «И чтоб – до коммунизма!» Или – Петра Глебова в образе врага народа в экранизации шолоховской «Поднятой целины». В иных, чрезвычайно идейных и не столь высокохудожественных творениях советской эпохи.

Калужский философ и идейный антикоммунист Всеволод Катагощин не походил ни на одно из экранных воплощений своего alter ego. Щуплый, седенький, маленького роста. Впервые увидел я его уже довольно пожилым и с виду не совсем здоровым. Немного вытянутое вперёд лицо, несущее на себе печать одной, мучающей человека на протяжении многих лет, большой, неизлечимой мысли.

Мысль эта сразу давала о себе знать при первом же рукопожатии с подпольным калужским философом. Катагощин тут же выпускал её на волю и горячо, едва переводя дух, начинал разматывать клубок своих антитоталитарных размышлений. Иные у Всеволода Всеволодовича оставались на задворках. До времени. Главенствовал антикоммунизм. Попытки спасти репутацию коммунистического эксперимента в российской транскрипции вызывали у Катагощина бурный протест, выливающийся в обширные публицистические спитчи.

При первой (и, увы, последней) встрече в 2003 году мне сразу показалось, что в этом чрезвычайно щуплом теле жизненные соки подпитываются исключительно борьбой с тоталитарной системой. Разоблачением её античеловеческой сути. Отключи её, эту систему, и Катагощин умрёт, лишённый смысла жизни.