Беседы палача и сильги

— Даже если и так — не наше это дело, госпожа — проворчал я, с прежней ленцой глядя на завораживающие снежные вершины впереди — Но станет нашим, если услышит кто…

— Доносчик?

Я молча кивнул и, оглянувшись на вьючную лошадь, признался:

— Я никогда не слышал балладу полностью. Однажды один из приговоренных запел ее вдруг прямо на плахе, но старший стражник попросил меня поскорее опустить топор на певучую шею…

Хитро прищурившись, девушка наклонилась в мою сторону и прошептала:

— Я знаю каждую строку… что дашь, если спою ее тебе, палач?

— Хулительную балладу, что может навлечь беду на наши головы? Нет уж… не сегодня.

— Что ж… что дашь, если я не буду ее петь?

— Как хитро…

— Осталось ли у тебя немного того сладкого крыжового вина, палач? — в кошачьих глазах сильги вспыхнул и потух огонек надежды.

— Осталось — с улыбкой кивнул я, откидывая клапан седельной сумки и доставая флягу, а следом и вместительный тканевый мешочек — Найдется и кое-что еще.

— Что?

— Сладкие медовые сухари — моя улыбка стала шире — Сытные и вкусные. Не откажешься?

— Уж точно не откажусь! — воскликнула сильга, выхватывая у меня флягу и мешочек.

— Но придется делиться и с лошадьми — вздохнул я, доставая второй мешочек — Иначе обидятся…

Уже принявшаяся за большой хрусткий сухарь девушка ничего не ответила, полностью сосредоточившись на сытном лакомстве. Но я и не настаивал на продолжении беседы, предпочтя сосредоточиться на своих мыслях и невысказанных вопросов. Я все еще много не знал и не понимал — из того темного и жутковатого мира, куда меня вот так мимоходом, но так глубоко погрузила тощая сильга. Но так со мной уже бывало — когда я только стал палачом. В моем ремесле немало ритуального, порой непонятного и даже странного. Но я разобрался досконально в каждой мелочи своего кровавого ремесла. Разберусь и в новом деле — было бы время помозговать неспешно. И что как не дорога дарит путнику время для долгих и неспешных размышлений?

Пока моя спутница покачивалась в седле и похрустывала сухарями, я скользил взглядом по полям, рощицам и холмам, продолжая думать и продолжая раз за разом вызывать из памяти то столкновение со злом в мрачной и сырой могильной пещере. Что я там видел? Что я упустил? Как мог поступить иначе? Где я промедлил, а где поспешил?

Ну а к ночи, когда мы обиходим лошадей и отужинаем, я опять начну спрашивать…

* * *

— Знаешь, сестры Светлой Лоссы говорят, что кхтуны явились в наказание за грехи наши тяжкие — это было первым, что произнесла Анутта за все то время, что мы провели на дороге, а затем, остановившись в глубоких сумерках, привычно — но каждый по-своему — обустраивались на ночлег в древнем придорожном приюте. Единственное, что я сделал за нас двоих, так это постелью и хворостом для костра.

Под постель я выбрал расположенную ближе к ельнику глубокую нишу в боку лежащего у изгиба дороги огромного валуна. Этот поросший мхом гигант на своем долгом веку защитил от ветра немало путников, а они за прошедшие столетия вырубили в его боках глубокие выемки, чьи нижние края были выше земли. Я нарубил свежего лапника, в то время как старый, пожелтевший и ломкий, уже догорал в дымном костре — вместе с кровососами как я надеялся. Воздух пах приближающимся дождем, но я не переживал — обихоженные лошади хрустели овсом под крепким и постоянно подновляемым навесом, что был искусно выстлан живым мхом. Поговаривают, что таких умельцев становится все меньше…

Нас самих укроет от непогоды выбранная мною выемка в теле валуна. Все хорошо. Лишь бы успеть доготовить кашу до прихода дождя. Ну и пусть уж дождь будет недолгим, чтобы за ночь успела подсохнуть земля — хуже крутого подъема по еще скользким после дождя камням и грязи, пожалуй, может быть только спуск…

У меня было время подумать над первыми за вечер словами сильги, пока я плотнее укладывал лапник, а затем стелил сверху одеяла — спать мы будем одетыми и ногами к друг-другу. Так безопасней. Мы и лошадей, хоть и почистили, но к их неудовольствию, опять оседлали. Так спокойней. Не знаю кого опасалась сильга, а я сам все никак не мог изгнать из памяти леденящее воспоминание о первой атаке кхтуна и о том, как он гнался за мной по ночному умирающему лесу. Рассудком понимал, что подобные страхи глупы… но я так не боялся даже в тот день, когда сговорившиеся смертники тайком перепилили общую цепь и разом набросились на меня в камере для приговоренных, зная, что терять им нечего, а коли убьют палача то отсрочат смерть еще на несколько лун…

— И ты согласна с их словами? — наконец спросил я, опускаясь на одеяло и с удовольствием ощущая мягкость. Люблю все эти сказы про неприхотливых как дикие звери никогда не устающих путников, но я сам предпочитаю спать в тепле и на мягком. И почему-то уверен, что в старости — коли доживу — мои кости и суставы отблагодарят меня сторицей за такую заботу.

— С их уверениями, что кхтуны — это кара ниспосланная на людей?

— Ну да…