Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

С другой стороны, я ей говорила, что если бы это сделала она, я бы по-

другому отнеслась, потому что я знаю, какой она человек, но я знаю, ка-

кой человек Боря…

Она вела многолетнюю постоянную переписку со многими людьми,

которые писали стихи на уровне ниже среднего, у которых не было воз-

можности общения, некоторые из них были прикованы к постели. И вот

она на протяжении многих лет тщательно все это анализировала, притом

никто об этом не знал, никогда эта работа не афишировалась. Скажу та-

кие беспощадные слова, но это правда: ее голос, ее поэзия – это вечное

девичество, это страшный ужас, оставленный нам Второй мировой во-

йной, когда из целых выпусков в школе не оставалось мальчиков. И эти

хорошие,  добродетельные,  нравственные,  душевные  девушки,  готовые

любить своих детей, так и умерли с этими своими качествами… Этот ге-

роизм никем не был замечен, были замечены только воинские подвиги.

Если б вы знали, что из себя представлял нравственный закон того време-

ни!.. Это было ужасно. Сколько было женщин в то время, притом хоро-

ших, способных родить здоровых детей, но никого на них не было – они

немыслимо придерживались нравственного закона: вот она бы сдохла, но

на чужого мужика она бы не позарилась!

Я знавала одну женщину, которая многих выручила в войну, она за-

нималась подпольными абортами… Тогда за это была тюрьма, и тем не

менее она устроила в такие места нескольких женщин… Так вот она ни-

когда никому ничего не сказала о том, что она делала, потому что дети

не должны знать этого, мать в глазах ребенка должна быть совершенно

чиста. И  она  никому никогда…  Притом она  ругала их  всю жизнь:  они

были для нее такие-сякие, потаскухи – как только она их не крыла, но она

их ругала одна в своем саду, в огороде на гряде. Но никто никогда этого

не слышал, это было страшной тайной, которую никогда никто не должен

был узнать, потому что у них дети. Мораль того времени – это одна из

страшнейших бед.

220

Эмма  была  скромной,  деликатной,  мужественной  –  это  все  было

оттуда.  Если  взять  с  кем  она  общалась,  ее  подруги,  девочки,  которые

в 17– 18 лет ушли на фронт санитарками, – очень хорошие женщины, они

не заслужили того, что им выпало… Эмма своих подруг очень любила.

Они вместе пели, Эмма им играла на гитаре… Я была их сильно моложе,

мне этого не досталось. Мы из тех, кто выжили не чудом, мы должны

были выжить, иначе, если бы мы погибли, зачем нужна победа в войне?

Мы, дети, которые выжили, мы могли встать и все это восполнить, под-

нять. Эмма была человек из прошлого поколения.… Это была героиче-

ская позиция, это была очень тяжелая участь. Ну, хотя бы ребенок был!..

Я знала одну медсестру, которая от раненых троих детей родила: один

мальчик славянский, другой кавказский, третий вообще какой-то… Они,

как ни странно, были похожи друг на друга, погодки, стояли друг за друга

горой. Но с ней даже вот этого не случилось… Вот такой человек была

Эмма Бояршинова.

А о книге я и рта не раскрывала, она сразу поняла… Уж в те годы

вопрос каких-то публикаций меня вообще не интересовал. Интересовал

меня вопрос издания один единственный раз в жизни – это «Камень. Пе-

щера. Гора», и то по причине чисто прикладной. И еще был один раз, ког-

да я была заинтересована – это книга про убийство царя. У меня там было

два  интереса:  во-первых,  я  очень  не  любила  революцию,  а  во-вторых,

я всегда жутко сочувствовала царской семье. Мне вообще всегда нравил-

ся наш последний царь, я знаю, что он был не очень хорошим царем, но

он был очень любящим отцом…

Ю. К.: Эмма сама отбирала стихи?

М. Н.: Эмма мои стихи любила. Я помню, она отсюда убрала какие-

то стихи. Но о том, что у нее были какие-то неприятности из-за моей кни-

ги, она мне не сказала. Более того, она говорила, что давно хотела уйти на

творческую работу. А обо всех неприятностях ее мне сказали совершенно

другие люди. Когда вышла книга, в 1969 году, я в это время была в Сева-

стополе. Где-то я слышала, где-то это даже зафиксировано, как говорили,

что, дескать, Майя Никулина даже плакала, когда ей сказали, что «Дом и

сад» в магазинах не покупают. Это абсолютное вранье. Во-первых, пункт

первый:  я  никогда  не  плачу  (вот,  допустим,  я  прихожу  домой,  где  мой

отец, который уже год не мог дойти до туалета, держит на руках мать, ко-

торая вся в синих пятнах… Вы что? Я плакать, что ли, буду?), во-вторых,

я никогда не видела, чтобы она продавалась. Я вообще своих книг в про-

даже не видела. Она была издана самым маленьким тиражом, и, как я уз-

нала потом, я получила за нее самый крошечный гонорар. Но я об этом

не знала, я вообще ничего не знала, что касается организации всего этого

221

литературного производства, не знала, что гонорары существуют разные

и так далее. Меня этот вопрос не интересовал в принципе. Когда я на ра-

боту устраивалась, я никогда не спрашивала, какая у меня будет зарплата.

Никогда. И впредь не спрошу.

Ю. К.: Показывает  М. Н. автограф  ее  стихотворения  и  письма