Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

поэтико-кристаллических образований. (По Майе Никулиной, стихотво-

рение растет, как кристаллы. Значит, циклы стихотворений – это тексто-

вые совокупности, появившиеся на свет как друзы горного хрусталя.)

Если  внимательно  прочитать  все,  написанное  и  созданное  Майей

Никулиной, взглянуть на ее стихи, прозу, публицистику, научную прозу

и литературную критику с точки зрения порождения мысли, то окажется,

что Майя Никулина как человек, личность, художник, мыслитель и поэт

обладает, как человек эпохи Возрождения (Леонардо да Винчи), универ-

сальным мышлением и, безусловно, комплексной, универсальной языко-

вой и текстовой способностью.

Циклы стихотворений также являются организаторами, концентра-

торами и выразителями различных и/или всех сторон сложнейшего нику-

линского хронотопа (время – место). Прежде всего ясно, что пространство

и время у Майи Никулиной неразрывны, но автономны: иногда место не

нуждается во времени, но время всегда прирастает к определенной точке

пространства. Если место называется точно и определенно (Тира, Сева-

стополь, Херсонес, Балаклавское шоссе, страна (Россия), горы, долины

(Урал, который никогда не номинируется прямо: именование происходит

опосредованно  через  камень,  лес  и  т.  п.),  море,  река,  Крым  (создается

странное впечатление, что Урал и Крым в сознании поэта существуют

неразрывно, в цельном единстве); Греция (Древняя) называется (указыва-

ется) также не прямо, а антропонимично (Одиссей, Дафнис, Хлоя); Рим

(Древний) – то же самое (Лесбия, Катулл); и главный номинатор места

(«оператор») – «земля», земля вообще, земля вся, земля как мать и твердь,

и суша, и берег, и остров, и город, и страна, и сад, и дом, и огород, и рас-

тительный  мир  (животных  в  стихах  немного:  птицы,  олень),  широкий

антропомир  –  люди  (их  очень  много:  и  незнакомцы,  и  общеизвестные

Шуберт, Моцарт, Шопен, и друзья Г. Шнайдер, Ю. Казарин – указание и

405

наименование посвящением и т. д.)), – итак, если место у Майи Никули-

ной определено, то время для поэта сущность более вольная, самоволь-

ная, неуправляемая – свободная. Время историческое – явно циклично.

Хмельной Катулл по городу идет…

Он болен, хмур, он долго не протянет…

Хотя еще влюблен, еще буянит

И даже плачет у ее ворот.

Спалит свои тетрадки сгоряча,

Шальной бокал невесело пригубит…

– Ах, Лесбия… она тебя не любит…

Она других целует по ночам.

Еще не так, не крайняя беда…

Ну, закричишь, ну, бросишь в реку камень –

И всхлипнет ночь, и поплывет кругами

Большого Тибра темная вода.

Сомнет траву у дальних берегов…

И мир другой, и песни не похожи…

Но точно так же весел и тревожен

Дремучий воздух вечных городов.

И люди умирают от забот,

И кони задыхаются от бега,

И вздрагивает старый звездочет,

Поняв судьбу измученного века.

Вчерашние веселые бои

И завтрашний, последний и кровавый…

Какой рассвет сегодня небывалый….

О римляне, о смертники мои…

Катулл прежде всего воспринимается как время, которое идет по го-

роду, то есть пересекает, пронзает пространство. Безусловно, здесь исто-

рическое время явлено, утверждено и выпущено на волю. «Измученный

век» (на излете Римской империи) глядится в темные воды (физическое

время – пространство!) Тибра, то есть в зеркало пространства. Так и есть:

время и пространство зеркальны, хронос и топос поочередно смотрятся

друг во друга, и, видя, себя, ужасаясь или восторгаясь, наблюдают своего

визави, замечая и в нем страшные или чудесные изменения. Хмельной

Катулл по городу идет, – а на дворе, на улице – Россия: это Кабаков, Вер-

ников и Казарин идут по Екатеринбургу, это Блок идет по Петербургу, это

Пушкин идет по Москве, это Иванов Иван Иваныч идет по Сысерти. Они

406

идут и вдыхают «дремучий воздух вечных городов» (гениальное поэти-

ческое определение состояния исторического времени!). Круг замкнулся:

Катулл – Кабаков (Сергей, Серега) – чудо состоялось, цикл времени осво-

ен, вербализован и стал частью литературы, поэзии, культуры.

Время земли тоже циклично (времена года: осень – зима – весна –

лето – осень…), и этот временной круг земли впускает в себя круг исто-

рического времени.

Любовь к земле, вскормившей белый свет

И солнцем озарившей наши лица, —

Покуда это множится и длится,

Душа права, и смерти в жизни нет.

И смерть права.

И, вспомнив наконец

Слепой предел судьбы своей скудельной,

Легко самоуверенный певец

Переложил на голос плач свирельный.

И не узнал. И вздрогнул. Потому,

Что вдруг один в прозрении опасном

Увидел мир чужим и неподвластным

Ни доблести, ни делу своему.

Так гордый Рим, тоскуя по Элладе,

Не мог ее осилить и понять,

Так тяжкий дух, лишенный благодати,

Не знает правды и не может знать.

Но слышит боль.

И боязно душе

Счастливо разместиться в звуке тесном,

И слово не вмещается уже

в напеве допотопном и прелестном.

И музыка свершается одна.

И мука кровью горло обжигает,

Потом грудная жаба донимает,

И красота, как заговор, страшна.

На форумах бесчинствует молва.

Лихое семя древний город губит.

И хлеб не свят. И правда не права.

И Лесбия тебя уже не любит.

407

Время земли («Любовь к земле, вскормившей белый свет…») содер-