Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

воде в Кургане. Когда его нашли, начали приглашать, он сказал: «Нет, нет,

я тут стою, никому до меня нет дела, думаю о своем». Вот такому человеку

я сдала математическую логику. А на филфаке никто ничего не заметил.

Ю. К.: А у кого диплом писала?

М. Н.: Диплом писала у Субботина36. Эта работа мне никогда не нра-

вилась. Просто приехал Кочкаренко и сказал: «Ты что, Майечка, диплом

надо писать о том, на что тебе наплевать. Никогда не надо писать отчет-

ную работу о том, что тебе нравится».

Ю. К.: А когда с Володей познакомилась?

М. Н.: Я с ним познакомилась в 62-м. Я никогда ни с кем не знако-

милась. Всегда исходила из того, что Бог с кем надо – сведет, с кем надо –

разведет.  Наверно,  я  была  совершенно  права.  То,  с  кем  меня  бог  свел,

это было то самое. Что мне надо. Баба Саша всегда говорила, что ничего

искать не надо, все само тебя найдет. Это было в библиотеке, там сидели

денно и нощно, и поскольку у меня там работала любимая подруга Гера,

36 А. С. Субботин, профессор, в то время заведующий кафедрой советской литературы.

77

мне давали читать те литературы, которые другим не давали. Все можно

было прочесть. В городе Свердловске было абсолютно все. И как-то вече-

ром, поздно, мы уже уходим, а в зале идет какое-то мероприятие, мы туда

заглянули, а там люди на трибуне, красные плечи, какая-то круглая голо-

ва. Я на цыпочки поднялась, не видела его лица, не знала, как его зовут,

и отшагнула в коридор с абсолютной уверенностью, что за этого человека

я выйду замуж, и у меня будет дочка Маша. Пока мы ходили, одевались,

они выходят из зала, и Вова тоже. В те времена все читали стихи. Все пи-

сали стихи. Знакомства заводились необыкновенно просто: можно было

спросить, читал ли ты такую-то книгу или попросить сигаретку, и дружба

твоя уже идет полным ходом. Когда мы выходили, он подходит и говорит:

«Девочки, вы куда?» А мы шли тогда к Лидке, у нее родителей не было

дома. Мы все шли тогда к Лидке, уж не помню точно зачем, какая-то у нас

была «высокая цель». Читать Вертинского на польском языке  (улыбает-

ся). Он: «Ну, тогда я пойду с вами». Тогда это решалось необыкновенно

просто. Мы сидели там всю ночь, разговаривали, а утром я пошла на ра-

боту. Я всегда работала. С 18 лет работаю, уже 55 лет. Я всегда говорю,

это безумие – столько работать. Жуткое дело. И вот мы пошли – я утром

на работу, Гера тоже на работу, в библиотеку. А он не знаю, куда пошел.

Лидка осталась. Я тогда работала в академии коммунального хозяйства,

исследовала все старые сады и парки. Товарищи, это все очень интерес-

но. Как говорится, в России нужно жить долго, копать глубоко.

Ю. К.: Значит, поэтому ты и знаешь город так хорошо.

М. Н.: Ну так вот, и когда я пришла с работы, прихожу к Лидке. Вова

у нее, и вроде бы как вот и хорошо, говорит, а то я тут уже истосковался

весь. И идем ко мне, приходим ко мне домой, а он тогда жил на Эльмаше.

Хотя,  надо  сказать,  он  был  здесь  личностью  известной:  девушкам

безумно нравился…

И приходим мы домой, говорю: «Ну, Вова, значит, последний трам-

вай ходит отсюда без пятнадцати одиннадцать». А он: «Зачем ты мне это

говоришь? Я больше никуда не пойду. Я дома». Я считаю, что это пра-

вильно. Это не хулиганство и не хамство. Человек говорит такие вещи

только в том случае, когда он имеет на это право, которое сообщено из

других пространств. И еще одно: очень мало людей, которые это вообще

могут. Судьба сложилась таким образом, что Маша действительно дочь

Вовы Кочкаренко.

Ю. К.: Ну, она похожа на него.

М. Н.: Да. Но никакого такого особого места в моей жизни он не за-

нимал, его всегда занимал кто-то другой, и, вообще, я всегда жила одна.

Он ни в чем не виноват: он был человек, рассчитанный на очень короткий

78

срок пребывания в жизни. А у меня на таких людей какое-то зверское чу-

тье. Помню прекрасно, как что-то он сказал, а я говорю: «Да ну тебя, тебя

уже и в живых-то не будет». И это точно так и есть. Люди, которые рас-

считаны на очень короткое пребывание в этой жизни, живут совершенно

на других скоростях, спрашивать с них ничего нельзя. И грех – не грех,

я понимаю, но спрашивать с них ничего нельзя.

Ю. К.: Ведь он поэт был.

М. Н.: Он действительно умер очень рано, ему было 35 лет, а уехал

вообще… Родилась Маша, его забрали в армию, потом он уехал на Кам-

чатку… Он всегда жил где-то там на северах, потому что ему нужно было

успеть.

Ю. К.: Там больше свободы.

М. Н.: Да! Там практически советская власть была совершенно от-

носительна, бюрократия была совершенно относительна.

Е. Ш.: Он туда работать ездил?

Ю. К.: Да просто сбежать от этого дерьма советского.

М. Н.: И больше того, то, что мне досталось, это совершенно честно,

потому что нет такого мужчины, который бы это вынес. Я не хочу их уни-

зить и так далее, просто это не для мужчины. У меня были все больные

люди,  они  лежали,  несколько  лет  до  туалета  не  могли  доходить.  Этого

мужчины выносить не могут. На Эверест залезть могут, покорить Тихий

океан могут, спасти кого-нибудь из огня могут, а этого не могут. И я вся-