Бешеный волк (сборник)

– Одна ошибка – это ошибка.

Две – уже правило, – рассуждал я перед своим другом Иваном Головатовым.

– Три, – добавил он, – Это – Нормативный акт Законодательного Собрания.

– Если и я, и власть ошибаемся одинаково часто – это слабое утешение для меня…

Наш первый разговор на этом и завершился – на чем-то всегда завершаются первые разговоры.

Это единственное, что есть общего у первых разговоров и последнего – последний разговор тоже заканчивается чем-то.

И вот, что пришло мне в голову, когда я остался один: есть люди, которые ничего не делают, даже тогда, когда жизнь заставляет их что-то делать, есть люди, которые делают что-то, потому, что жизнь не оставляет им выбора.

Но самые интересные – для меня те, кто делает что-то, имея выбор…

Я не сужу людей – на это я не имею права.

Да и трудно представить художника судьей – разве кому-нибудь придет в голову давать ему взятку, а, значит, какой уж тут судья.

Я просто выбираю тех, кто мне интересен.

Может, это происходит потому, что мне ни разу не пришлось всерьез, по большому счету, ругать свое время, а, значит, не пришлось ругать свободу, которая росла, как ребенок.

С болезнями и опасностями новых болезней.

Ведь для всех людей – эффективный труд – это основа материальной независимости, и, в конечном счете – свободы.

Только для художников – свобода – это основа эффективного труда…

Когда она уходила, я спросил:

– Мы еще увидимся?

– Наверное, – ответила Лада, – Если ты обещаешь, что не будешь писать обо мне рассказ.

Обычно моего персонального лицемерия хватает на то, чтобы поддакнуть женщине.

Особенно, если женщина мне интересна.

Я даже однажды сказал об этом Грише Керчину:

– Чего хочет женщина – того хочет Бог.

– Сомневаюсь, – ответил мне Григорий.

– Почему?

– Потому, что мне трудно представить Бога, мечтающего о норковой шубе…

– Не обещаю, – ответил я Ладе. – Тогда – увидимся точно…

Только после того, как она ушла, я вдруг понял, что даже не рассмотрел ее как следует. Не сделал ни одного самого естественного взгляда, каким смотрит мужчина на женщину: глаза – ноги – грудь – руки.

Не то, чтобы мне нечего было делать – когда хобби превращается в работу – такое бывает не только у художников, но у художников, такое бывает особенно часто – дел, которые нужно сделать, всегда невпроворот. Больше – только дел, которые хотелось бы сделать…

И все-таки, я завалился на диван и стал вспоминать.

Вернее, не вспоминать, а восстанавливать, реконструировать то, что происходило только что.

Одета Лада была в темный плащ, длинной приблизительно до колен.

Плащ она не снимала, а только распахнула его.

Под плащом была очень короткая юбка, и ее ноги в черных колготках, постоянно находились у меня на глазах.

При этом – своими ногами она не кокетничала.

Если бы кокетничала – непременно двигала бы ногами, привлекала к ним мое внимание.

«Кокетничала ногами», – Тургенев, в девятнадцатом веке, за такое обращение с русским языком непременно вызвал бы на дуэль, по одной единственной причине – в девятнадцатом веке женщины еще не научились ногами кокетничать. Это – изобретение второй половины двадцатого века – что-то вроде пассажирской реактивной авиации.