Бешеный волк (сборник)

– И еще, Илья, я вообще не верю в хороших председателей государств.

И не верю в то, что они – это самое важное.

Нужны нормальные законы. И эти законы должны быть одинаковыми и для бомжа на улице, и для президента в Кремле, и для медсестры, и для министра.

Когда закон плох, его нужно заменить, но опять-таки законом, а не добротой председателя.

С доброго председателя начинается революционное сознание в праве на расстрелы…

– Конечно, Юрий, слово и дело – это совсем разные вещи. И что-то, слово или дело всегда идет впереди. Если дело разумное – слово ему предшествует, если не разумное – слово его оправдывает. Потому, что слово это одно из средств.

– Илья, цели всегда оправдывают средства.

– Нет. Цель никогда не оправдывает средства. Но средства всегда выдают истинный смысл цели…

– Я покажу тебе кое-что. Кстати, уже светает, – Облинский взглянул сквозь занавеску в окно, – Можем пойти сейчас. Это не далеко. И не глубоко…

Мороз ослабел, и Ананьев, и Облинский шли по снегу, не застегнув полушубков, держа рукавицы в руках.

Но когда, случайно уронив рукавицу, Юрий Михайлович нагнулся за ней, а потом поднял глаза, он встретил взгляд зверя.

Не лукаво преданный, собачий, а спокойный, и оттого, особенно дикий, взгляд волка.

Волк изучал человека без эмоций, не как слуга, а как судья.

Ананьев замер, глядя волку в глаза. Забыв, что взгляд в глаза в дикой природе – это вызов к бою.

Замер и волк.

Это продолжалось всего мгновение, но его хватило для того, чтобы оба оценили друг друга.

Когда Юрий выпрямился, он спросил Илью, удивляясь тому, как быстро к горлу подошла сухость, и голос стал хриплым:

– Не боишься выходить без ружья?

– Мы привыкли друг к другу. Хотя в нас есть и принципиальное отличие: он вырос на свободе и не знает, как жить в неволе. Мы выросли в неволе, и не знаем, что делать со свободой…

– Подожди, Юра, я покажу тебе то, что по-настоящему страшно.

Тундра и на первый взгляд не ровная, а на второй или третий, так просто море во время шторма. Только волны не перекатываются, стоят намертво, словно столбняком пораженные.

Холм, впадина, впадина, холм – это дает возможность одним хищникам подстерегать своих жертв, а другим хищникам прятать свои следы от людей.

Илья Облинский остановился между двумя пригорками, на краю недавно вырытой, но уже занесенной снегом ямы.

Такие ямы промысловики роют под летний зимник для хранения рыбы. До вечной мерзлоты. Штыка на три, не больше.

– Знаешь, что там? – тихо спросил Облинский.

– Знаю, – так же тихо ответил Ананьев.

Он знал, потому, что уже не раз сталкивался с этим в почти бескрайней тундре.

Юрий Михайлович только не знал, остатки какой одежды на нетлеющих в земле за Полярным кругом костях людей, похороненных без гробов – лагерных бушлатов или военных гимнастерок без погон.

– Пуговицы, – проговорил Илья, – Между прочим, со звездочками…

Это ерунда, что кто-то чего-то не понимает.

Верность присяге или исполнение приказа – это только оправдание на суде.

Человеческом или Божьем.

Но самое лучшее оправдание для убийств это убеждение, потому, что убеждения – это самый удобный повод для того, чтобы убивать невинных людей…