Бесики

— Отчего же нет?.. Только государь приказал мне никому пока не говорить.

— Даже мне?

— Вам? — Бесики замолчал.

— Я-то ведь никому не скажу.

— Ну, что вы… дело не в этом… но…

— Опять «но»! Ты не доверяешь мне?

— Ваша светлость… слово государя — закон!

— Вот ты как! — Анна рассердилась и бросила на Бесики взгляд исподлобья.

— Хорошо, я скажу вам, но только…

— Не надо, не говори!..

— Государь повелел мне…

— Я не слушаю тебя, — Анна закрыла уши руками.

— Государь повелел мне отправиться послом в Шираз к иранскому шаху Керим-хану Занду. Но умоляю вас, не проговоритесь никому, ваша светлость…

— В Иран?

— Да. Я должен уехать тайно, так, чтобы никто не знал. Как только мне сошьют посольское платье, я тотчас же отправлюсь.

— Ах, боже мой! Значит, мы тебя не увидим несколько лет! — сказала Анна упавшим голосом. — Неужели государь не мог послать никого другого, кроме тебя?

— Я скоро вернусь, — успокоил её Бесики, — В Ширазе я останусь лишь несколько дней.

— На одну только дорогу в оба конца уйдёт у тебя больше трёх месяцев… Да и на пути сколько опасностей… О господи, отчего я не могу поехать вместе с тобой? Какое поручение дал тебе Ираклий к шаху?

— Этого даже и страх перед вашим гневом не заставит меня сказать, — проговорил Бесики и, опасаясь дальнейших расспросов, поднялся, чтобы уйти. — Разрешите мне удалиться.

— Хорошо, ступай, — вздохнула Анна. — Скоро ты уезжаешь?

— Думаю, не позднее чем через две недели, — ответил Бесики, почтительно поклонился и быстрыми шагами вышел из комнаты.

Девять суток Ираклий не отходил от постели Иулона. Маленький царевич был всё время в жару и не отпускал отца от себя. На седьмой день ребёнок стал бредить. Сознание его помутилось, он выкрикивал бессвязные слова. То ему казалось, что он скачет на лошади, охотясь с борзыми, то он кричал архангелу Гавриилу, чтобы тот оставил его в покое.

Ираклий старался успокоить сына, уговаривал его, ласкал и собственноручно менял мокрое полотенце у него на лбу.

На девятый день ребёнок метался так, что его трудно было удержать в постели. Под голову ему подложили вместо подушки наполненный холодной водой бурдюк. Мокрое полотенце на лбу приходилось менять чуть ли не каждую минуту.

Ираклий был так измучен, что царица Дареджан жалела его больше, чем сына. Он не чувствовал ни жажды, ни голода: кусочек хлеба да изредка стакан горячего чая — вот всё, что он ел и пил, а больше ни до чего не дотрагивался. Никто не мог видеть государя, он совершенно забросил все дела.

На десятый день к вечеру Иулон как будто несколько успокоился. Жар стал понижаться, он заснул. Врач пощупал у царевича пульс, снял с его лба полотенце, заменил бурдюк мягкой подушкой и поздравил царя со спасением ребёнка.

Ираклий не сразу поверил, что опасность миновала. Прислушавшись к ровному дыханию ребёнка и убедившись, что он спит крепким сном, Ираклий облегчённо вздохнул и немедленно отправился в дворцовую церковь. На дворе была ясная ночь. Ираклий поглядел на усыпанное звёздами небо, перекрестился и молитвенно произнёс:

— Господи, спаси от гибели также и мою страну!

В церкви он истово молился и выстоял службу до конца.

Маленькая дворцовая церковь была переполнена близкими родственниками и знатью. Были здесь и Леван с Давидом, но Ираклий даже не поглядел на них. После службы он также не сказал им ни слова, а тотчас же удалился на отдых, и только к полудню следующего дня он покинул Сачино.

Ираклий мог теперь запяться государственными делами.

В течение всех этих дней страна находилась в таком же опасном положении, как Иулои: расстроенные дела государства пришли в ещё большее запустение. Ратиев отказался вернуть царский приказ и каждый день собирался отправиться арестовать Тотлебена, но не мог вырваться из сетей, которыми опутал его Моуравов. Между ними произошло жестокое столкновение.