Бесики

— Э, мой Бесики, если тебе суждено умереть, то, как ни старайся избежать смерти, всё равно от старухи не спрячешься. Вздорный у неё нрав. Иного она совсем позабудет — вот как Димитрия Орбелиани, которого вчера повезли в арбе. Ну, стоило ли его везти? А иного она выкрадывает прямо из колыбели.

— А всё-таки когда вы уезжаете?

— Если не сегодня, то завтра во всяком случае. Ты едешь с нами?

— Нет, я должен явиться в Дманиси к сестре царя. Впрочем, Тандзиа оттуда недалеко — мы будем соседями. Вот только лошадь мою кто-то увёл!

— Что ж, как хочешь, — спокойно проговорил ага и вернулся к своим тюкам. — Лошади у меня пет, а если не побрезгуешь путешествием на верблюде, могу услужить.

— Я никогда не садился на верблюда.

— Ну, тогда не советую. Езда на верблюде напоминает путешествие на корабле в бурю. С непривычки будет мутить. Лучше достань лошадь.

На другой день ага Ибреим выехал из Тбилиси. Караван из пятидесяти верблюдов, вытянувшись длинной цепью и позвякивая колокольчиками, степенно двинулся в путь.

Бесики проводил завистливым взглядом отъезжающих. Возвратившись во дворец, он почувствовал такое одиночество, такую тоску, что решил, если до вечера не достанет коня, пойти пешком. Между тем чума быстро распространялась по городу. По словам Гогии Фатрели, заболело уже больше трёхсот человек, тридцать пять из них умерли. Отовсюду слышались плач и причитания, над городом стоял погребальный звон. По улицам то и дело проходили могильщики с носилками, на которых лежал завёрнутый в саван покойник.

В первые дни за носилками обычно шли двое или трое близких. Но вскоре покойников уже никто не стал провожать на кладбище. Одни похоронные служки бегали по городу, работая днём и ночью. Горожане заперлись в домах, никто не решался выйти на улицу. Если в доме заболевал кто-нибудь, испуганные родственники тотчас же выносили больного на двор и оставляли там на произвол судьбы. Единственный врач, который решился остаться в городе и ухаживать за больными, был патер Леонардо. Словно привидение, бродил он по улицам в странной одежде, которая делала его похожим на вестника смерти. Он больше пугал больных своим видом, чем помогал им. Патер был закутан в широкий и длинный чёрный балахон. Таких балахонов на нём было надето пять, один поверх другого. Он жил за городом. И каждый раз, когда отправлялся обходить больных, проделывал сложную процедуру переодевания. Выйдя из своих дверей, он надевал первый балахон, около села Кайбулы — второй, который был спрятан среди камней, около Ванкского собора — третий, хранившийся у одной женщины, около старого дуба — четвёртый, укрытый в дупле, и, наконец, у городских ворот — пятый. Голова Леонардо была покрыта колпаком, закрывавшим всё его лицо и заострённым спереди наподобие воробьиного клюва. Как только он появлялся в городе, пьяные лавочники поднимали крик:

— Спасайся кто может, ангел смерти идёт!

Но Леонардо не обращал на них никакого внимания. Он спокойно ходил по улицам, раздавал лекарства или глухим, доносящимся откуда-то из-под маски голосом произносил слова утешения. Он приказал городским стражам развести известь в воде и полить все улицы раствором. Стражи ревностно выполняли приказания Леонардо и так усердно поливали улицы известковым раствором, что вся мостовая стала белой. Даже лежавшие на улице больные получали свою долю извёстки — авось поможет!

А чума уносила всё больше и больше жертв… В день умирало до пятидесяти человек. Не только ходить за ними, но и хоронить их было некому. Никто больше не оплакивал мертвецов. Не было больше слышно погребального колокольного звона. Зато улицы все чаще оглашались пьяными песнями, уханьем барабана и звуками зурны и сазандари.

Виноторговцы откупорили огромные мехи с вином, и пошло повальное пьянство. Повсюду виднелись группы пирующих. По улицам разгуливали компании подвыпивших ремесленников в чёрных черкесках. Они останавливались около каждого покойника или больного. Один из приятелей спрашивал:

— Кто это — Баграт?

— Баграт, — отвечал другой, нацеживая в чарку вина из бурдюка, который нёс под мышкой; полную чарку он подавал одному из своих собутыльников со словами: — Упокой, господи, его душу!

— Аминь! — отвечали все хором.

— А это кто? Талала? За спасение его души!

Иногда раздавался слабый голос больного:

— Я жив!

— Вах, тем лучше, — отвечал кто-либо из ремесленников, — значит, сам услышишь наше доброе слово. А вот за упокой наших душ, должно быть, некому будет выпить. Тебе, брат, повезло. Ребята, выпьем за спасение его души!

— Спаси его душу, господи!