Бесики

Ратиев ничего не ответил.

— Он может таким же точно образом издать манифест с призывом к убийству царя Ираклия! — продолжал Чоглоков, — Назначит награду в десять тысяч золотых… Неужели царь не догадается? Ах, надо было нам самим пойти к царю и объяснить ему… Знаешь, что… давай уйдём отсюда! Мне кажется, я здесь задыхаюсь! К тому же похоже, что собирается гроза. Скажи её светлости Анне Теймуразовне…

Ратиев согласился с ним и попросил Анну разрешить им удалиться, а пир отложить до другого раза. Анна встала из-за стола, вслед за нею поднялись и остальные. Все направились к Коджорским, или Высоким, воротам.

Ночь была тёмная и душная. Дрожащие огоньки фонарей, покачивавшихся в руках слуг, тускло освещали путь шедшим впереди женщинам.

В три часа ночи Моуравов узнал, что Ираклий подписал и вручил Ратиеву приказ об аресте Тотлебена. Усталый после целого дня работы над составлением бумаг, Моуравов едва успел задремать, как в его комнате появился Эгутов. Он бесцеремонно тряс Моуравова, пока тот не проснулся, и сразу огорошил его этой новостью.

Моуравов вскочил с постели и стал торопливо одеваться. Пока болтливый Эгутов передавал ему подробности происшествия, Моуравов поставил на ноги всё посольство, надел парадный мундир и в сопровождении свиты направился во дворец. Выйдя на дворцовую площадь, он увидел свет в окне царского кабинета: очевидно, Ираклий ещё не спал. Моуравов решил непременно повидать царя.

В воротах дворца Эгутову преградили путь часовые. Моуравов приказал им вызвать дежурного юзбаша. Когда тот появился, он попросил доложить царю, что его высокоблагородие господин русский посол просит свидания с его величеством. Юзбаш почтительно склонился перед Моуравовым, но сказал, что государь ушёл почивать и до завтра никого не сможет принять.

— Разве государь не велел тебе докладывать о приходе русского посла во всякое время дня и ночи? — рассердился Моуравов. — Ступай и доложи сейчас же, если тебе дорога жизнь!

— Не могу, ваше высокоблагородие.

— Ну, так позови ко мне эджиба. Скорей!

Юзбаш сначала не хотел будить и эджиба. После долгих колебаний настояния Моуравова достигли цели. Юзбаш сдался и пошёл за эджибом.

Моуравову и его спутникам пришлось долго ждать его возвращения. Эджиб также не появлялся. Часовые стояли, выстроившись в ряд перед воротами, неподвижные и молчаливые, как каменные изваяния. Моуравов, выйдя из терпения, несколько раз требовал, чтобы кто-нибудь из них пошёл поторопить эджиба, но ни один не тронулся с места. Казалось, они и не слышали, что им говорят. Наконец вернулся юзбаш и, рассыпавшись в извинениях, сказал Моуравову, что эджиб не может выйти.

— Он просил передать вам, что государь удалился на отдых и приказал ни в коем случае не будить его, разве только, если сам дьявол нападёт на нас со своим адским воинством.

— Ну, так доложи, что явился сам сатана и перевернул весь дворец! — вскричал разгневанный Моуравов. Он понял, что против него составлен заговор и что, как бы он ни настаивал, царь не примет его, пока Ратиев не покинет Тбилиси.

По совету Эгутова, он решил найти Ратиева и уговорить его отказаться от своего намерения. Конечно, послу не подобало являться самому среди ночи к Ратиеву. Но Моуравов знал, что, если он пошлёт за Ратиевым, тот и не подумает явиться в посольство. И Моуравов, решив пренебречь своим посольским достоинством, поспешно отправился на Кабахи.

Небо было покрыто грозовыми тучами. Не успели они дойти до Речных ворот, как разразился сильнейший ливень. Потоки воды затопили улицы, у казаков, сопровождавших Моуравова, погасли факелы. Дождь превратился в град, где-то совсем рядом ударила молния и прогрохотал гром; казалось, весь мир рушится. Моуравов с сопровождающими промокли насквозь и укрылись под сводом Речных ворот.

В одной из башен, высившихся над воротами, горел огонь. Старый сторож сидел на треногой скамейке перед камином и дремал. Между колен он держал длинный мушкет, за ствол которого крепко ухватился обеими руками.

Моуравов, наклонившись, вошёл в низкую дверь башни и кивнул вскочившему на ноги сторожу:

— Здравствуй!

— Дай бог вам здоровья, сударь, пожалуйте! — ответил тот, отодвигаясь в сторону, так как вошедшие немедленно устремились к пылающему камину.

— Есть у тебя хворост? — спросил сторожа Моуравов.

— Есть, сударь, как не быть!

— Ну, так принеси его и подложи в огонь. Видишь, как мы промокли? Как твоё имя?

— Беруча, сударь. Сейчас разведу такой огонь, что вам жарко станет! Экий град повалил, наказание божье! От садов ничего не останется! Ну, ладно, иду, — заторопился Беруча, перекинул ружьё через плечо и вышел.

Через минуту он вернулся с охапкой хвороста, нало-мал его и подложил в огонь. Сырой хворост сначала только дымился, но Беруча стал раздувать огонь, и скоро в камине вспыхнуло яркое пламя, которое осветило внутренность башни. Моуравов и Эгутов подошли поближе к огню и стали обсушиваться. Казаки выстроились поодаль у стены.