Бесики

— Слыханное ли это дело, господа мдиванбеги? — он поглядел сначала на Иоанна, потом на Чабуа. — Можно ли рубить ветвь, на которой сидишь? Какой безумец посоветовал государю арестовать Тотлебена? Кто внушил ему такое гибельное решение? Молю вас, помогите мне убедить государя отказаться от этой мысли. Иначе нам не избежать гнева русской императрицы; она сожжёт, испепелит нашу страну, сотрёт нас с лица земли!

— Вы думаете, мы не советовали государю отказаться от этого намерения? — ответил Иоанн. — Все увещания были напрасны. Впрочем, мог ли государь поступить иначе, ознакомившись с манифестом Тотлебена? Государь рассуждает совершенно правильно: завтра Тотлебен может издать манифест, направленный против него самого, назначить убийце награду в десять тысяч золотых и спрятать за каждым кустом изменника с мушкетом. Посудите сами, можно ли обвинить нашего государя в чрезмерной запальчивости?

— Нет, то, что вы говорите, никогда не может случиться! Тотлебен не посмеет действовать против особы царя Ираклия. А этого дуралея Чоглокова вместе с Ратиевым и Дегралье я взял бы под стражу и отвёз со связанными руками к Тотлебену.

— Что такое? — послышался вдруг громкий голос Давида Орбелиани, который вошёл в зал, — Почему же господин посол советует нам выдать Тотлебену русских офицеров? Потому, что они выказали свою преданность государю?

Моуравов собирался уже заспорить с Давидом, когда появился эджиб и объявил, что государь ожидает русского посла в своём кабинете. Моуравов поклонился вельможам и поспешил к царю.

Давид проводил Моуравова взглядом и сказал:

— Напрасно он старается, государь ни за что не отменит своего решения.

— Как знать! — сказал Чабуа, откинув разрезной рукав, и добавил: — Известно, что слово может и зажечь и погасить огонь. К тому же, сдаётся мне, лучше, если государь отменит свой приказ. Я думал всю ночь и наконец пришёл к заключению, что так будет правильнее всего.

— Ну, теперь держись, начинается софистика, — улыбнулся Давид.

— Некоторым людям не мешало бы владеть не только мечом, но и софистикой, — рассердился Чабуа. — И я полагаю, что следовало бы избавить государя от неразумных молодых советников. Добро бы ещё были знатные люди! Какие-то жалкие сыновья водовозов смеют вмешиваться в государственные дела! Что они понимают? — Чабуа на мгновение умолк и продолжал: — Втихомолку убегают к государю, нашёптывают ему, советуют то так поступить, то этак! Советники! Можно подумать, что они изучали искусство управления государством по истории римлян или греков!

— Кого вы подразумеваете, господин Чабуа? — нахмурив брови, спросил мдиванбега Давид. — Насколько мне известно, единственным молодым советником его величества является царевич Леван. Уж не думаете ли вы, что государь не умеет отличить хороший совет от дурного? Или, по-вашему, он недостаточно мудр, чтобы действовать по собственному разумению?

Чабуа смутился. Он не ожидал, что словам его будет придано такое значение. Он испуганно взглянул на Давида своими маленькими глазками, словно напроказивший щенок, который увидел в руках хозяина занесённую палку и не знает, шутят с ним или ему немедленно нужно бежать.

Давид прекрасно понимал, что всё недовольство Чабуа объясняется страхом потерять влияние при дворе. Ему передали ядовитую шутку Чабуа: «Сардар, военный поставлен над всеми мдиванбегами, — сказал Чабуа. — Уж не собираются ли громить нас, как кизилбашей-басурманов». В этом было всё дело: молодые придворные, быстро выдвигавшиеся вперёд, были приверженцами Давида и клялись его именем. Чабуа знал это и был ярым противником молодёжи.

Чабуа стал оправдываться. «Не нужно фехтовать словами», — сказал он Давиду. Сказанное им относилось отнюдь не к царевичу Левану, а только к молодым секретарям, перед которыми всегда открыты двери царского кабинета и которые имеют возможность беседовать с государем наедине, по-домашнему. Когда государь приказал Ратиеву арестовать Тотлебена, Бесики и Соломон Леонидзе поздравляли друг друга. На радостях они вместе с царевичем Леваном и целой компанией пировали всю ночь до рассвета в саду Кайбулы. Пировать и веселиться следует тогда, когда начатое дело увенчается успехом, а до того нужно не распевать «шикасты» и «баяти», а молиться богу!

— Быть может, Тотлебен и не ладит с государем, но, во всяком случае, но манифесту этого не видно. Царь Ираклий упоминается в нём сразу после российской императрицы, — продолжал Чабуа. — Между тем этих трёх офицеров — Ратиева, Чоглокова и Дегралье генерал именует изменниками и предателями интересов не только императрицы, но и нашего государя. Скажите, как это следует понимать, господин сардар?

— А вот как, господин Чабуа. Если государь завтра же не отошлёт всех троих связанными к Тотлебену, то генерал объявит и его изменником. Он обманывает всех грузин, называя этих офицеров изменниками, предавшими царя Ираклия, и требуя, чтобы никто не предоставлял им убежища. Он, конечно, прекрасно знает, что все трое находятся здесь, у нас, в Тбилиси.