Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Прежде всего следует отметить, что византийская версия христианства имела специфические особенности — и прежде всего догматизм и значительно меньшую развитость теологии, чем на Западе. Согласно легенде, послы князя Владимира, которые должны были составить представление о том, какую религию стоит выбрать, посетив храм Святой Софии, «не поняли, находятся они на земле или в раю»[140], что подчеркивает то, что главное внимание (за исключением места церкви по отношению к светской власти) обращалось на обрядность, а не на элементы рациональности. Восточная версия христианства не делала акцента на аргументацию, предпочитая концентрироваться на служении и обрядности; вера в этом случае ценилась намного выше знания. Кроме того, заимствованию подверглись прежде всего основные церковные тексты, а не их толкования; что касается массива греческой литературы (мы говорим хотя бы о современных византийских законах, а не о философских произведениях), о нем вообще не шло и речи[141]. Можно говорить о том, что в Древней Руси была известна Эклога, краткий свод византийского законодательства VIII века (многие историки проводят параллели между ним и отдельными положениями «Русской Правды»[142]); значительно позже заметно влияние Прохирона, судебника IX века (из него, как считается, заимствованы многие положения Соборного уложения 1649 г.[143]). При этом следует отметить, что Дигесты, самый объемный кодекс, на котором базировались основы воссоздававшегося в средневековой Европе римского права, фактически были неизвестны в России вплоть до начала европейской рецепции (появившись в XVIII веке на латинском и немецком языках, они были частично переведены на русский в 1980-е гг., а полный перевод вышел лишь несколько лет назад[144]). Привносимая греческой церковью иррациональность серьезно усугубилась через несколько десятилетий после крещения Руси вследствие великого раскола 1054 г.[145], после которого отторжение западноевропейского рационализма стало не только внутрирелигиозным, но и политическим вопросом. Практически немедленно после приобщения к, казалось бы, единой религии Русь вновь начала превращаться в периферию, тем более экзотическую, что Византия с XII века начала уверенно клониться к упадку. При этом по мере укрепления киевской государственности князья постоянно стремились к ограничению власти константинопольского патриарха: сначала они добились самостоятельного назначения киевского митрополита (1147 г.), а затем — и открытия митрополичьей кафедры во Владимире (в 1299 г.), после чего подчинение церковной власти светской стало еще более явным[146].

Не менее значимыми были и последствия восприятия кириллической письменности. Ввиду относительной близости старославянского письменного языка греческому и большому количеству греческих книг русские книжники сконцентрировались на следовании именно греческой культурной традиции, в то время как после раскола 1054 г. в Западной Европе греческий начал забываться даже в среде духовенства. Письменность, ставшая на некоторое время мощным цивилизующим инструментом, очень быстро превратилась в фактор, отрезающий Русь от Европы, а не связывающий ее с ней. Учитывая отсутствие каких бы то ни было переводов на латынь, Русь стремительно «окукливалась» в относительно замкнутой культурной среде, которой были чужды написанные на латинском или любом другом европейском языке тексты. При этом отношение к «чужакам» оставалось (во многом как следствие представлений о собственной религиозно-культурной исключительности) настороженно-пренебрежительным: существующее в русском до сих пор слово «немцы», которое в древние времена использовалось для обозначения любых европейцев, этимологически означает людей, не говорящих на понятном языке («немых»)[147], ровно в том же смысле, в каком римляне называли дикие племена, жившие на окраинах империи, варварами[148] (хотя справедливости ради надо признать, что такие же элементы прослеживаются в других европейских языках — так, например, германцы называли себя Deutschen от слова «deuten», т. е. «ясно говорящие», тогда как иноязычных они именовали Welschen [отсюда происходят слова «Уэльс», «Валахия» и даже польское название Италии Włochy], что происходило от «fälschen», т. е. «говорящие неправильно»).