Читаем Бесконечная шутка полностью

Но вот она подходит. Хэл стоит столбом. Протягивает кошмарный кусок плесени. Маман сперва видит только, что у ее дитяти что-то в руках, и, как все мамы с сильным инстинктом материнства, сама протягивает руку, чтобы это взять. Единственный случай, когда она не присмотрится прежде, чем чтонибудь взять.

– Вопрос.

– Теперь Маман останавливается прямо у границы огорода и щурится, на ее очках пыль, она только начинает видеть и обрабатывать, что ей протягивает малой. Ее рука тянется над садовой бечевкой и замирает.

Хэлли делает шаг вперед, поднимает руку в каком-то почти нацистском салюте. Он говорит: «Я это съел».

Маман говорит, что просит прощения.

Елена, принимай выводы сама. Но учти хрупкость контроля над обсессо-компульсивностью. Жуткие фобии держат за горло. Ее четыре всадника: закрытые пространства, коммуникационная неточность и нечистота, а что может быть нечище, чем подвальная плесень.

– Вопрос.

– Четвертый всадник появится в самый последний момент, конечно же, как во всех качественных эсхатологиях, – не вскрытая карта, рубашкой вверх, пока не начнется настоящая игра.

«Я это съел», – говорит Хэл, все еще протягивая гадость, без слез – с какойто клинической угрюмостью, будто плесень – аудит, который ему нужно представить на рассмотрение. И – тебе интересно, взяла она это в руки или нет?

– Вопрос.

– Я вдруг подумал, что если тебе нужен материал по Маман и Чокнутому Аисту, то можно связаться с Бэйном. В Уэстоне он с нами практически жил. Как вторичный источник, что ли. Уверен, он будет обсуждать с тобой причуды Маман сколько влезет. Он до сих пор едва ли не на колени падает при любом ее упоминании. Его маленькую компанию по выпуску визиток только что выкупил огромный концерн розыгрышей, так что, уверен, он сейчас развалился где-нибудь в мраморной зале, под пальмовыми опахалами и с тряпочкой для лба, довольный жизнью и готовый разглагольствовать. Наверное, лучше не спрашивай его о моих причудах, но на тему Маман и ОКР он может сутками чесать языком. Он не выходит из дома, а дом его – одна большая комната,

переделанная детская читальня в бывшей Общественной библиотеке Уолтема, которая занимает весь третий этаж. Он у Маман научился, как минимизировать количество дверных проемов. Боюсь, он не подинтернечен и страдает от ОКР-фобии по поводу имейлов. Адрес его слоупочты – «Марлон К. Бэйн, Saprogenic Greetings Inc., Уолтем-билдинг ОБУ, 1214 Тоттен-понд-роуд, Уолтем, Массачусетс, 021549872/4». Еще не помешает, если не будешь в разговоре с ним упоминать «по-большому». У него проблемы с туалетом по-большому. Не знаю, похожа ли его боязнь не выходить из дома на боязнь не выходить из дома Маман. И без того уже много зим не погружался в воспоминания о Маман, если честно. Умеешь ты из меня вытягивать. Ты как будто ничего не делаешь, всего лишь сидишь со своей сигаретой, но я вижу только тебя и хочу радовать только тебя. Как будто ничего поделать не могу. Как думаешь, дело только в правильном журналистском подходе, Елена?

– Или есть нечто большее, какая-то странная связь между нами, которая стирает все мои обычные границы личной жизни, и я полностью открываюсь тебе? Наверное, остается только надеяться, что ты этим не воспользуешься. Это не звучит как типичный подкат? Может, будь это подкат, звучало бы не так тупо. Наверное, я бы даже хотел, чтобы получилось погалантнее. Я не знаю, что еще делать, кроме как просто рассказать, что творится у меня в душе, даже если это прозвучит тупо. Ведь я вообще не представляю, о чем ты думаешь.

– «Помогите! Мой сын это съел!» – кричала она одно и то же снова и снова, подняв ромб плесени в вытянутой руке как факел, бегая ровно вдоль границы бечевки, пока мы с Хэлли отшатнулись – буквально как бы отшатнулись, наблюдая с отпавшей челюстью за первым в нашей жизни признаком апокалипсиса, за тем, как уголок Вселенной вдруг отошел и обнажил кипящие бездны просто за пределами чистоты. По ту сторону порядка.

– «Помогите! Мой сын съел этого! Мой сын съел это! Помогите!» – все кричала она, описывая идеальный прямоугольник вдоль бечевы, и я вижу лицо Чокнутого Аиста за стеклянной дверью на веранде, который выставил руки и сложил из пальцев кадр, и Марио, моего второго брата, как обычно, у его коленки, лицо Марио размазано о стекло, на которое он опирался, по стеклу расползается их дыхание, Хэл уже внутри бечевки и пытается угнаться за ней, в слезах, и вполне возможно, что и я в слезах, чуть-чуть, просто из-за заразительного стресса, а эти двое просто смотрят из-за стекла задней двери – и гребаный Бубу тоже пытается сложить пальцы в кадр, так что в итоге это мистеру Рейхагену, ее так называемому другу, пришлось прийти и в итоге подключить шланг.

a. Это может быть и ложью – больше никто во всей ЭТА не слышал про

камеры в кухне, ванной ДР и т. д.

b. sic.

235. Она сама расставила фото на столике, из сумочки; ему не пришлось просить; это только укрепило ощущение гармоничного милосердия, космического тепла, уравновесившее дохлую птицу в джакузи и фригидную агрессивную репортершу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги