Бесконечное настоящее. Правдивая история о любви, счастье и болезни Альцгеймера

Транжирьте, тратьте и разоряйтесь, опустошайте ваши карманы, не оставляйте себе ничего! Эмоции не уходят на пенсию, а ваша мечта будет постоянно сбываться, если эта мечта – любить. По-моему, любить и жить – это одно и то же. Думаю, их можно даже назвать одним и тем же словом.

Бывают такие моменты, когда наш внутренний голос диктует, что мы должны или не должны делать. Ну, например, он может советовать не жениться, не выходить замуж за того или иного человека, поскольку наше сердце интуитивно знает, что мы не любим по-настоящему, что поддерживаем отношения из лени, для прихоти или даже в отместку тому, кого любили по-настоящему, но тот человек нас отверг. Или иногда вечерами под влиянием меланхолического настроения мы чувствуем необъяснимую тягостную пустоту в душе как напоминание о том, что тот путь, которым сейчас следуем, – не тот, о котором мечтали, а просто выбор, сделанный под влиянием выгоды.

Очень редко мы слушаем свой внутренний голос, поскольку, как правило, предпочитаем манипулировать реальностью и делать вид, что все идет именно так, как мы хотели, лишь бы оправдать свой выбор более безопасного пути. А что значит «безопасный путь», когда каждый момент жизни, полученный в подарок от судьбы, уже само по себе чудо? Кто-то остается вечными детьми, а кто-то всю жизнь продолжает рассказывать им сказки…

Однажды профессор, с которым я имела честь познакомиться, объяснил все одной фразой.

– Старость, – сказал он мне после визита, – начинается с замедления. Я и вы, моя дорогая, не старые, мы просто немного замедленные.

Он сказал это с такой приятной улыбкой, что я не могла не улыбнуться в ответ, несмотря на то что сказанное не очень меня развеселило, потому что я всегда была быстрее молнии. Во всем. Как бы то ни было – это истина. Я действительно начала потихонечку замедляться и сейчас сама себе кажусь замедленным повтором. Мой муж всегда пересматривал такие повторы во время футбольных матчей. Он болел за «Наполи» и был заядлым болельщиком. В свое время я для смеха начала болеть за «Ювентус». Мама миа, какие у нас были скандалы из-за мяча, который то влетал, то не влетал в ворота!

В один прекрасный день к медлительности добавилось что-то новое: я начала «зависать». Не между мыслями, а между жестами. Я как будто замирала в подвешенном состоянии между двумя пустыми пространствами. Понятно, что я хочу сказать? Думаю, что непонятно. Честно признаться, даже я не понимаю того, о чем сейчас говорю…

Как бы то ни было, я говорю об этом с болью, которую даже трудно описать, поскольку мое последнее желание написать дневник, по-моему, никогда не исполнится. (Кажется, я повторяюсь.)

Как я могу надеяться реализовать свое желание, если уже сейчас приходится напрягаться, чтобы вспомнить, как меня зовут, какая рука правая, а какая – левая или какое сейчас время суток: нужно просыпаться или ложиться спать?

Эта болезнь действительно стервозная. Как ураганный ветер, который срывает паруса кораблю, делая его неуправляемым, так и болезнь разрывает твою душу на маленькие кусочки, и ты постепенно превращаешься в чужака в собственной жизни. Это к тому, что я достаточно повидала трудностей на своем веку…

Во время войны, когда я была в полном расцвете сил, единственной доступной игрой было воображение. А все, что окружало, – лишь грудами развалин. Тогда я мечтала. Я фантазировала себе все: еду, мечты о полете; представляла, как встречу мужчину, который увезет меня с собой… И пока я мечтала, чтобы не думать о голоде, всегда держала за щекой персиковую косточку, как карамельку, которая никогда не заканчивается.

Никогда не забуду тот день в деревушке Петина у подножия гор Альбурни недалеко от города Салерно, куда нас отправили в эвакуацию (потому что Неаполь горел после бомбежек), когда меня преследовал джип, полный немцев. А может быть, это были американцы? Кто его знает, вполне возможно, какая разница…

На руках у меня был сын сестры, как же его звали? Селесте… Он ли был? Дай бог памяти, не приходит на ум…. Ну как бы там ни было, ребенку не было и года, бедное создание. А мне в то время было семнадцать лет. Я была красавицей, смею вас уверить – прекрасна, как майская роза. Как говорят в Неаполе, пышущая здоровьем! Немцы (или американцы?) меня заметили и погнались за мной. Мамочки родные, не могу передать весь страх, который я испытала!

В последний момент я бросилась вниз головой с дороги в ущелье вместе с ребенком, только чтобы меня не поймали. Не знаю, сколько метров мы кувыркались с ним вниз по склону. Земля была покрыта листвой – наверное, была осень. Я помню, что все вокруг меня кружилось в сумасшедшем ритме, а я прижимала к груди Онофрия – вот же как его звали! – и слышала только шелест листвы. Падение было ужасным, но мы спаслись. Когда мы вернулись в деревню, мое дыхание походило на крик загнанного осла.