Бесконечное настоящее. Правдивая история о любви, счастье и болезни Альцгеймера

Мы попрощались, потому что я почувствовал, что у меня снова чешется нос. Встав из-за стола, я вышел из комнаты, чтобы закончить серию чихов в другом месте, один на один с самим собой. Коллективный протест родственников, особенно слово «Хватит!», прозвучавшее в унисон, заставил меня задуматься: это был явный сигнал, что уровень нервного стресса в семье достиг той критической отметки, когда его уже нельзя было оставлять без внимания.

Позже в тот вечер я удобно устроился в кресле рядом с кроватью мамы в ее спальне. У меня уже вошло в привычку спать здесь, чтобы не терять ее из виду. Я соорудил себе подставку для ног и закутался плотнее в старый плед. Наверное, в этот момент я походил на Ганса Касторпа из «Волшебной горы», сидящего на террасе санатория «Берггоф», также закутанного в плед… А может быть, я просто был похож на старого шамана, в гордом одиночестве и холоде ночи охранявшего духов своих предков.

Через полчаса в комнату вошел Танкреди. Он направился прямиком к моему креслу, неожиданно обнял меня и прижался головой к моей груди. Он повернулся лицом в сторону балконного окна, а слабый свет от уличных фонарей, просачиваясь сквозь неплотно закрытые занавески, отражался в его зеленых глазах, наполняя их неясными бликами и делая его взгляд мечтательным. Он посмотрел мне прямо в глаза и, как на исповеди, высказал всю свою нежность единственным предложением, которое отпечаталось в памяти как неоспоримое доказательство его обезоруживающей честности:

– Папа, прости меня, прости, пожалуйста! Не переживай, ты навсегда останешься моим любимым родителем в резерве!

– Ах… Спасибо, – вздохнул я, улыбаясь.

Я поцеловал сына, и он, довольный собой, отправился спать в свою комнату, подпрыгивая на ходу.

Глава 3 Секрет смысла жизни

Дай каждому дню шанс стать лучшим днем твоей жизни.

Марк Твен

Единственным, кто в конце концов осмелился открыто со мной разговаривать, стал мой внук. Мой второй внук, если я правильно помнила, что у меня их было двое.

Он вошел в комнату, сел на подлокотник моего кресла и с наглостью, присущей исключительно детям, задал вопрос:

– Бабушка, а почему ты пытаешься убить моего папу?

Я потеряла дар речи.

Ужасно, когда пожилой человек оказывается в неловком положении перед ребенком. Именно поэтому, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я засмеялась. И зачем только я это сделала… Я поняла, что допустила фатальную ошибку, ясно ощутив, что дальнейшая жизнь может очень усложниться. Сам факт, что я засмеялась без явной причины, укрепил мою уверенность: я сошла с ума. Даже то, как он на меня смотрел, подтверждало мои подозрения. В конечном счете все вокруг меня постепенно пришли к такому же выводу, кто по одной причине, кто – по другой.

Я знаю, что понимание – всегда непростое дело. Ну а самая большая трудность – составить объективное суждение о человеке, суметь понять, что он действительно чувствует. И если научиться быть предельно честным с собой, можно быть уверенным в том, что, когда будет казаться, что с вами что-то неладно, в девяти случаях из десяти это так и будет. Как бы то ни было, наглые детские вопросы гораздо лучше, чем неловкое молчание тех, кто интересуется нами только из любопытства, заполняя одиночество шаблонными фразами, взглядами, полными подозрения, а не любовью.

Только те, кто ничего не боятся, могут жить рядом со страдающим человеком. Если смелости недостаточно, лучше сразу встать и уйти. Ведь если в жизни мы делаем что-то наполовину, вред от этого получается двойной.

Вполне возможно, я тоже сбежала бы, но, к сожалению, сделать этого не могу. Даже в сто лет я не перестану быть в первую очередь матерью. Женщины имеют право на старение, матери не стареют никогда.

Старение – это каприз, который мать не может себе позволить.

Если бы моим детям вдруг понадобилась помощь, даже просто поплакаться в жилетку своей старой маме, которая, может быть, даже и не понимает половину того, что ей говорят, я хотела бы присутствовать. Иначе это стало бы полным поражением в моей жизни.

Всю свою жизнь я прожила для детей. Для них я выкладывалась на все сто каждый божий день, чтобы вырастить их и воспитать. И я не была намерена отступать ни перед чем.

Ну а сейчас я была больна, и это все изменило. Возможно, совсем скоро я перестану быть просто полоумной старухой, которая может вызывать сочувствие. Нет, возможно, я превращусь в дикое животное или даже стану овощем. Таким старым скелетом, облаченным в саван из кожи, с поникшим взглядом, безжизненным и застывшим. Буду есть руками, писать в биде и открывать балкон, думая, что это шкаф… Я стану обузой для всех. Крест, который нужно нести. Приговор. Вполне вероятно, что тогда мои дети меня возненавидят. И знаете, что я вам скажу? У них есть на это полное право, потому что я могу сломать их жизнь.