Бесконечное настоящее. Правдивая история о любви, счастье и болезни Альцгеймера

Такой же страх овладел мной, когда я узнала, что теперь меня преследует страшная болезнь. Мне даже кажется, что этот страх сильнее, потому что от болезни не убежать. Она точит меня изнутри. То есть она уже внутри и потихонечку, как древоточец, опустошит меня. Вполне возможно, что я стану идиоткой, потеряю контроль над функциями организма, включая глотание и, вероятно, не смогу даже принять таинство последнего причастия.

Во всем этом есть слово «возможно». Именно за него я и цепляюсь. За это слово и за веру в Бога. Наверняка кто-то в ситуации, подобной моей, подумывает о самоубийстве. Лично я никогда этого не сделаю, даже если мне придется вырвать себе душу.

Я клянусь, что никогда не подам такой пример своим детям.

Конечно, если бы я была одна, вряд ли смогла бы найти силы, чтобы идти вперед. Но у меня двое детей (или трое… вы не поверите, но иногда я не помню, сколько у меня детей), которых я не могу бросить. Ни одна мать не имеет права лишить себя жизни: это неестественно.

– Как же так? – спросили бы мои сыновья. – Ты дала нам жизнь, а теперь спряталась?

Глава 4 Слезы

Почему льет чужеземец слезы всякий раз, как слышит песнь о подвигах героев под Троей.

Гомер

В самом начале болезни моя мама всеми правдами и неправдами пыталась сохранить обрывки оставшихся воспоминаний, потому что именно в них находила себя.

Она даже завела дневник или что-то в этом роде. Иногда я находил разбросанные листки бумаги, исписанные ее почерком, но с каждым разом он все труднее поддавался расшифровке. На этих обрывках были мысли, часто поражавшие меня необыкновенной простотой и глубиной. К сожалению, почти всегда они были словно половинчатыми, неоконченными, и, чтобы их восстановить, нужна была помощь филолога. Прочитав одно предложение, нужно было искать детали, которых не хватало. Это напоминало археологические раскопки, когда в пустыне или в лесу обнаруживался обломок стрелы, осколок кости, фрагмент античной амфоры или краеугольный камень в доказательство того, что именно в этом месте в далеком прошлом случилось что-то очень важное или, вероятнее всего, захоронены остатки древней цивилизации.

Все это происходило со мной здесь и сейчас, и то, что писала моя мама, приобретало для меня ту эмоциональную, возбуждающе-трогательную окраску, какую обретают мысли из далекого прошлого, которые мы считали безнадежно потерянными. Кто знает, может быть, мама просто пыталась каким-то образом создать архив своих сокровенных мыслей, сохранить эпизоды своей жизни, хотя бы просто на бумаге.

Всеми силами она пыталась заткнуть ту маленькую течь, что образовалась в плотине, охранявшей ее воспоминания, – вставляла туда пальцы, рискуя их лишиться, только бы остановить это кровотечение.

Несколько раз мама даже пробовала оставить какие-то указания к завещанию, где я иногда вынужденно играл роль то наследника, то нотариуса, то управляющего или, еще хуже, реинкарнации моего отца. Каждый раз она присваивала мне совершенно разные личности, но все они преследовали единственную цель: обеспечить безопасность своих детей. И выполняла она эту миссию на отлично, оставляя в наследство земли, квартиры, имущество, драгоценности, которых в реальности у нее никогда не было.

Во время одной из таких воображаемых консультаций я впервые обратил внимание на путешествия в местечко Петина, деревеньку-символ ее юности. Маленькая деревушка в регионе Силенто, окруженная величественной и пронзительной красотой природы, погруженная в реальность, которая со времен пребывания там моей мамы не утратила своей архаичности, не знающей времени, как это бывает в сказках. Мою юную маму вывезли туда в эвакуацию вместе со всей семьей. Там они прожили целый год, встретив Рождество тысяча девятьсот сорок третьего года.

Мой отец Джузеппе, которого мама звала Пеппино, должен был приехать к ним в гости в те рождественские дни. Мама решила, что свяжет ему в подарок шерстяной свитер. Это стало ее навязчивой идеей. Она постоянно просила нас купить ей шерсть, но мы, опасаясь, что она может пораниться спицами, постоянно откладывали, выжидая.

Мама же, наоборот, была уверена в наличии шерсти и спиц, и каждый вечер, когда луна пунктуально прокладывала дорожку к спинке ее кресла около балкона, она плаксиво жаловалась, что очень устала, потому что много сегодня вязала, несмотря на то что ничего не делала…

* * *

Как все начинающие ухаживающие в самом начале «карьеры», мы допустили грубейшую ошибку: попытались удержать маму среди нас, оставить ее по эту сторону так называемой границы нормальности, что стало лишь неуклюжей попыткой уйти от реальности. Мама была больна, а страдающим болезнью Альцгеймера дозволялось все. Тому, кто хочет остаться с ними рядом, необходимо быть готовым к такому родео, где каждый скачок может напрочь отбить почки.