Бесов нос. Волки Одина

И тут произошло нечто весьма странное. Рядом с взбегающим Труллем вдруг оказался Петрович. Профессор даже не заметил, каким образом Драйверу удалось догнать Ведущего, – столь внезапным и мгновенным было это перемещение в пространстве.

Очутившись рядом с Александром, Петрович сорвал с него свою шапочку, водрузил себе на голову и то ли прохрипел, то ли прокаркал:

– Никогда так не делай! Понял?!

Трулль обмер. Профессор, который тоже начал подниматься, от удивления зацепился ногой за корень, споткнулся и едва не упал. А когда поднял лицо, показалось ему, что маленький Драйвер стал одного роста с Ведущим; плечи его раздвинулись, грудь выпятилась. Петрович отвернулся от Трулля и смотрел вниз, в сторону Профессора. И хотя между ними было немалое расстояние, Сенявин увидел его глаза, и эти глаза поразили Андрея Владимировича. В них будто не стало ни зрачков, ни радужной оболочки. Сплошные белки, пугающе белые, как у некоторых видов рыб.

Впрочем, через секунду в этих белках зародились и расширились черные точки, от них побежали желтые круги радужной оболочки, белки приобрели красноватый оттенок. И Петрович повторил уже не так угрожающе:

– Не надо так делать, Сань! Очень тебя прошу!

Трулль, у которого даже подобие улыбки смыло с лица, ответил растерянно:

– Хорошо, больше не буду… Я просто пошутил… Зачем так пугать людей?

А Петрович теперь виноватым тоном добавил:

– С тарнкаппой не шутят. Ты сам меня напугал.

– С чем не шутят? – переспросил Ведущий.

Но Драйвер ему не ответил. Медленно и неуклюже, тщедушный и маленький, он стал спускаться мимо Профессора к следовавшему за ним Мите.

«Должно быть, скакнуло давление… Я все-таки рюмок шесть пропустил… А тут подъем в гору», – подумалось Профессору.

Живописный вид открывался с вершины. Утес, крутой с запада, к востоку широким пологим уступом спускался в сторону озера, сначала голо-скалистый, затем разноцветно-мшистый, после – мшисто-травянистый, еще ниже – заросший высокой травой; и все это в самом низу заканчивалось широким песчаным пляжем с необычно белым для Ладоги песком.

«Странно! – подумалось Профессору. – Обычно либо скала, либо земляной холм. А тут… словно в настоящих горах, с зональной растительностью».

Озеро простиралось к горизонту, вернее, сразу как бы к трем горизонтам: впереди на востоке, слева на севере и справа на юге. Оно с этими тремя горизонтами незаметно сливалось, так что почти невозможно было различить, где кончается озеро и где начинается небо. Казалось, что в дальней своей дали оно будто перетекает, точно поднимается и возвращается вспять, в другом уже измерении, став уже не бескрайним озером, а таким же бескрайним небом, таким же серо-блестящим в подъеме и перетеке, а дальше все менее блестящим и все более матовым, но серым во всю ширь и во всю свою высь. И лишь ближе к берегу вода и небо разделялись и расходились, противостоя и словно противореча друг другу: небо становилось голубым, прозрачным, вверх бесконечным, а озеро – плотным, непроницаемым, почти коричневым. В этой застывшей глади, как в древнем медном зеркале, с удивительной отчетливостью отражалась гора-холм, от песчаного ее подножия до скалистого навершия, в таких мелких деталях, что Профессору показалось, будто он даже свою фигуру там угадывает в отражении. А сверху над скалой-холмом, в отражении, словно кудри, клубились облака. Сенявин глянул вверх и увидел на небе похожие кудрявые облака – точно группы туманных воинов с дымящимися головами. И слева от них огромное облако, как две руки. Но облачные эти руки почему-то не отразились в озерном зеркале, хотя Андрей Владимирович, опустив голову, старательно разыскивал их в общей картине.

Профессор также вынужден был отметить, что четкими и реальными выглядят лишь холм и берег с пляжем. Белокаменный маяк на соседнем мысу, виднеющаяся из-за берегового поворота деревня Тупиково смотрятся уже не так реалистично, словно нарисованные.

В ушах у Сенявина, как только он вышел на скалистое плато, стал раздаваться мелодичный звук: как будто через равные промежутки времени кто-то ударял то ли металлом по металлу, то ли камнем о камень – нечто среднее слышалось.

«Не унимается проклятое давление», – подумалось Профессору, и только ему это подумалось, звук исчез, вернее, преобразовался в такое же ритмичное оханье кукушки.

Глядя в серую даль озера и неба, Сенявин задумчиво произнес, обращаясь к стоявшему рядом с ним Ведущему:

– Слышите, как странно здесь кукует кукушка? Будто жалуется.

Трулль кивнул, склонил на бок голову, прислушался и тихо ответил:

– Не слышу никакой кукушки. Слышу, как будто кто-то стучит камнем о камень.

– А вы хорошенько прислушайтесь. Она очень тихо охает, – велел Профессор.

Ведущий еще старательнее наклонил голову.

На вершину поднялись наконец Митя и Драйвер. Лицо у Петровича имело такое выражение, какое бывает у заботливого врача, выведшего своего пациента на первую прогулку после тяжелой операции. Митя же, едва переведя дух и наскоро оглядевшись, восхищенно прошептал:

– Какая тишина! Прямо оглушительная!