Бесов нос. Волки Одина

– Насколько я помню, – заговорил Профессор, – мне было предложено вспоминать портреты наших деловых людей. Мне их много припомнилось. Но учитывая, что у меня есть только четыре минуты… Всего два портрета. Опять-таки из русской классики, чтобы побезопаснее. Один – от Островского и один – от Достоевского. Любуйтесь, господа! Павлин Павлиныч Курослепов, олигарх, как их теперь народ называет. Городничий Градобоев его распекает: «Что вы за нация такая?! Другие боятся сраму, для вас же это первое удовольствие. Честь-то ты понимаешь, что значит?!» А купец эдак удивленно в ответ городничему: «Какая такая честь? Нажил капитал, вот тебе и честь. Чем больше капиталу, тем больше и чести»… А теперь извольте из Достоевского! В «Братьях Карамазовых» прокурор Ипполит Кириллыч в своей обвинительной речи, говоря от имени русских людей, восклицает: «Мы не жадны, нет, не жадны! Однако же…» Вот тут, друзья мои, попрошу вашего внимания. Потому что это его «однако же», на мой взгляд, дорогого стоит! «Однако же, – говорит прокурор, – подавайте нам денег, больше, больше, как можно больше денег, и вы увидите, с каким презрением к презренному металлу мы разбросаем их в одну ночь в безудержном кутеже!»… Два раза «презрение». Так у Достоевского. Я правильно процитировал. И обратите внимание: раз они сами деньги, презренный металл, презирают, но так его жаждут, чтобы потом с презрением разбрасывать, то сам собой напрашивается вопрос: эти плутократы, как я их называю, потому что олигархов в России не было, нет и не может быть, как я вам позже постараюсь показать, – эти, говорю, плутократы не презирают ли они втайне и свое богатство, и свою честь, которую они в этом богатстве хотят увидеть, и самих себя, наконец, презирают и собой брезгуют! Они ведь тоже – народ, наш, русский, российский. И еще разобраться надо, кто из нас более русские – бедные или богатые. Потому как богатые…

– Ну ты даешь, Петрович! – вдруг крикнул Ведущий, вновь прерывая Профессора.

Сенявин не сразу сообразил, при чем тут Петрович. И лишь когда, оглядевшись, увидел, что Драйвер приглушил мотор, что Ведущий держит в руках спиннинг и вращает катушку, догадался, что наконец клюнуло, и Трулль эту поклевку первым заметил.

Профессор вскочил и хотел подойти к Ведущему, но Драйвер преградил ему дорогу.

– Погодите. Этот первый, Павлиныч, он будет откуда? Я не услышал. Или вы не сказали.

«Нашел, когда спрашивать?!» – сердито подумалось Профессору.

– Да не волнуйтесь! – продолжал Петрович. – Саша, красава, сам справится. А я вот могу забыть. Надо же так придумать! Не просто Павлин, но еще Павлиныч и Курослепов. Если кому рассказать, ни за что не поверят. Как пьеса-то называется?

– «Горячее сердце», – буркнул Профессор и попытался обойти Петровича. Но тот снова оказался на пути у Сенявина.

– Погодите, я сейчас запишу. Это правда Островский?

– Островский! Островский! Да отойдите же наконец! – уже закричал Профессор.

– Понял! Отошел! – тоже закричал Драйвер и отошел как раз в ту сторону, с которой пытался его обогнуть Профессор.

– Где тут у вас сачок?! – крикнул Сенявин.

– Сачка у нас нет. У нас есть патсак, – Драйвер опять заговорил с угорским акцентом.

– Ну, подсачник, подсачник, где он?!

– Сичас токко сапишу и там вам патсачик.

Он и впрямь сел на водительское кресло, достал из ящичка клочок бумаги, шариковую ручку и принялся записывать. И вдруг…

Это его мгновенное движение Профессор прозевал, потому что с возмущением отвернулся от Драйвера. Молниеносно Петрович оказался возле Ведущего, уронил вдоль борта зеленую сетку подсачека, а потом поднял за древко, как горнист поднимает горн.

– Тема! – одобрил Ведущий.

– Ты тоже не вату катал, – откликнулся Драйвер.

– Тут было изи.

– Изи, не изи, а я говорю: музыка!

Короткими умелыми движениями Драйвер освободил пойманного лосося от крючка; извлек большую рыбину из подсачека; держа ее на вытянутых руках, показал сначала Мите, затем Профессору, потом Ведущему; следом за этим поднес ее голову к своему лицу, некоторое время глядел ей в глаза, а после взял и осторожно поцеловал в морду.

Будто от этого поцелуя, лосось встрепенулся, вырвался из рук Петровича, сверкнул в сторону борта и упал в воду.

«Доигрался! Допрыгался! Довыпендривался! Клоун!» – злорадно пронеслось в голове у Профессора.

– Я не понял, Петрович, – через некоторое время признался Ведущий.

– Ну, Саш, это самое, со всяким может случиться.

– Совсем не понял.

– Ну, не зачетный он был. Так давай скажем.

– Как незачетный? Килограмма на два. Не меньше.

– Ну, тогда, как у Пушкина. Лосось мне говорит: «Отпусти меня, старче, в море».

– Не хорошо все валить на поэта.

– Ну, Сань, у нас такая традиция – первую рыбу надо отпустить, чтобы она привела за собой других.

– Что-то меня стали утомлять ваши традиции, Петрович.

– Ну, извини, Саш.

Обмен мнениями на этом закончился.

И тут Митя рванул со своего места, одну руку прижав к пояснице, а другой прикрывая рот, потому что сразу закашлялся. Сотрясаясь от кашля, он подобрался к Петровичу и прохрипел:

– Вы это специально сделали… Зачем отпустили?