Бесов нос. Волки Одина

– Положа руку на сердце, я вынужден признаться: мы грязный народ, господа! – объявил Профессор и даже приложил ладонь к левой части груди. – У нас грязные дороги; не только, заметьте, разбитые и дырявые, но какие-то именно по-русски, эдак, я бы сказал, национально грязные, особенно зимой. А вдоль них – такие же черные и грязные деревни и села. И не потому что бедные. Бедность бывает чистой и скромной. У нас же повсюду грязь: в бедности и в богатстве, в деревне и в городе… Я каждый день эту грязь наблюдаю. Напротив моего дома уже два года ведется стройка. И мало того, что наши замечательные строители развели и разнесли по всей округе черную грязь – она у нас почему-то всегда какая-то художественно черная, будто с картины Малевича… К этому в добавок, когда поднимается ветер – а я живу недалеко от залива, и у нас почти всегда ветер, – он с этой стройки приносит пакеты и тряпки, развешивает их по деревьям, и они висят чуть ли не на каждом дереве, разных размеров, разноцветные, прозрачные, как… я не знаю…

– Гондоны, – подсказал Петрович.

Профессор поморщился и продолжал:

– И это, господа, в Питере, прошу прощения, в Санкт-Петербурге, якобы в культурной нашей столице! Что ж тогда говорить о провинции?..

– Да, срут! Это точно! – теперь уже выкрикнул Драйвер. – Приедут, понимаешь, на озеро отдохнуть, и обязательно после себя срач оставят. Не могут без этого.

– Вот вы, Анатолий… Анатолий Петрович, вы уже во второй раз употребили грубое словцо, – заметил Профессор. – И я вам это не в укор говорю. Напротив, я вам весьма благодарен за то, что вы меня подвели к следующему слову, к следующей нашей национальной черте – нашему хамству. Им ведь, на мой взгляд, и наши дороги, и наши деревни, и наши озера так щедро напитаны, что черная наша грязь просто не может не выступить… На той же замечательной стройке, о которой я вам докладывал и которая у меня под самыми окнами, они, например, наши родные строители, взяли за моду кувалдами забивать сваи, или металлические штыри, или что они там забивают… И ночью, заметьте, в летнее время, когда хочется окна открыть, чтобы не было душно. Попробуй открой! Часа в два утра тебя так шарахнут кувалдой по голове, что долго потом не заснешь от возмущения. А когда начнешь засыпать, снова шарахнут!

– Это ведь тоже грязь, – увлеченно продолжал Профессор, – тот хамский шум, который повсюду нас окружает и от которого никуда не спрятаться: ни в квартире, ни на работе, ни на отдыхе. Всегда найдется какой-нибудь хам, который либо кувалдой будет стучать, либо циркулярную пилу включит, либо музыку так громко врубит, что у тебя от ее басов внутренние органы начинают пульсировать!

«Или всю ночь будут кашлять, чтобы ты глаз не сомкнул», – чуть было не добавил Профессор, но сказал вместо этого:

– Во многих государствах приняты законы, которые охраняют покой своих граждан и наказывают за шум. В Англии, как мне рассказала моя коллега, которая там несколько лет провела, ей пришлось расстаться с любимой собакой, потому что соседям не нравилось, как собачка иногда тихо полаивала в саду. Чуть ли не в суд на нее подали!.. В России тоже будто бы принят закон против шума. И есть у меня подозрение, что как только его приняли, у меня под окном сразу и застучали ночью кувалдой. Потому что не принят и никогда не будет принят закон против русского, общенародного, всероссийского хамства, от которого, между прочим, и сам хамом становишься!.. Помните, у Гоголя? «Не так ли и ты, Русь, что бойкая тройка несешься? Гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, и, косясь, сторонятся и дают ей дорогу другие народы и государства»… Тут надо быстрее посторониться, потому что, даже если эта великая русская тройка тебя не придавит, то уж наверняка обдаст грязью и оглушит шумом!

– Точно! – опять радостно поддержал Петрович. – И вон, смотри, как раз нам еще один примерчик выплыл. Вон там, у берега, видите? Видите две резиновые лодки? Мы их называем гондонным флотом… Вы уж опять-таки, так сказать, простите за грубое выражение. Но они нас достали! Хамничают, изверги! Они – лохуны, но на своих гондонах тоже разворачивают до десяти спиннингов, близко подплывают к нам и запутывают все снасти. Они и детей в эти резинки сажают. У них там детский лагерь.

Свою тираду Петрович закончил гневной угорской фразой.

Профессор даже не пожелал смотреть в ту сторону, куда ему указывал Петрович, а вместо этого произнес: