Беспощадная бойня Восточного фронта

та начинается жестокое преследование украинских евре-

ев. В овраге Бабий Яр было расстреляно более 30 ООО

киевских евреев.

11 Когда Вольфзангер попадает в Глухов (14.10.1941)

(согласно картам армии вермахта, название такое же),

немецкое продвижение замедляется. Это объясняется

непроходимостью дорог, грязью, первыми снегопадами и истощением солдат. Начиная с середины октября по­ступает приказ командования группы армий «Центр» продолжить наступление на Москву (операция «Тайфун»).

12 Неполноценный табак, который возделывается в

России и Восточной Европе.

13 В феврале 1944 года Вольфзангер пишет от руки

«дополнения» к своей рукописи. Следующий фрагмент

этого документа без точной даты находится в сохранен-

ных материалах: «Никто не знал, где проходит линия

фронта. Мы шли в неизвестном направлении, отстав от

батальона. Тяжело ступали по колено в грязи, а к вечеру

пошел дождь и стало совсем темно из-за тумана. Я шел

последним. Потом возчики взяли меня с собой, посадив

на телегу. Деревня; затем, очевидно, хаты. В нескольких

окнах слабый свет! Возчик заснул, предоставив лошадям

идти куда хотят; я закрыл глаза и задремал, пока не на-

чалось головокружение, которое разбудило меня. Телега

соскользнула в котлован и свалилась. Боеприпасы,

плащ-палатки и разные другие вещи лежали в грязи. Ло-

шади тоже упали, ослабли и не могли выпутаться из вож-

жей, чтобы встать. Возчик ушел просить помощи, а я сел

на плащ-палатку и стал ждать. Ночью пошел дождь, и я

потащился в дом. Словно привидение, бледный, со сле-

зящимися глазами, я вошел в хату. Женщина принесла

молоко, девушка пододвинула ко мне пшенную кашу.

Я ел молча, разделил свой шоколад и отломил ребенку.

Затем почувствовал, что не могу сдержать слез и вышел

на улицу. Так страшно стало быть одновременно челове-

ком и солдатом. Возчики вернулись. Мы снова запрягли

лошадей и пошли дальше в темноте. Я упал в канаву; хо-

лод пронизал меня насквозь. Я поднялся и пошел даль-

ше. В каком-то доме заполз под кровать и лежал там ме-

жду тряпьем, рядом с кошкой, на тонкой соломе, дрожа

от холода, пока не погрузился в сон. Никто не нашел ме­ня. Так я и провел всю ночь без всякой охраны.

Утром мы шли снова под серым дождливым небом, в грязи, по холмистой местности. Проходили деревню за деревней, не зная даже их названий. Переночевали в школе на холме. Поставили винтовки в козлы, так как слишком устали, чтобы позаботиться о своей безопасно­сти. Вероятно, мы остановились вдали от наших позиций на нейтральной полосе, скорее всего за спиной атако­ванных русских. Но мы уже не имели никакого отношения к боевым действиям, а только маршировали и бедство­вали.

Фатеж. В этой деревне мы нашли дом, поймали гу­сей, ощипали и сварили. Ели кислый крестьянский хлеб. Затем выставили охрану. Вышли из деревни глухой но­чью и почти один час шли, пока не подошли к колхозному двору, где стояли наши орудия. По часу каждый из нас нес караул, а потом два часа спали в подвале дома в гря­зи, на холодных камнях. Кругом бегали крысы. Едва мы проснулись, как снова надо было идти.

Судьба преследовала нас. Мы ненавидели самих се­бя. Любовь к ближнему умирала на войне. Никакая лю­бовь, никакой смысл, никакие друзья не радовали нас. Даже для Бога уже не осталось места. Я читал Новый За­вет. Его слова были последней надеждой, последним со­противлением против страшной действительности и все же оставались для меня мертвыми. Ни проповеди, ни теоретические построения не могли справиться с этой жизнью, которую мы раньше не знали. Душа угасла и вы­рвалась разочарованным криком. Мы должны были нена­видеть самих себя, всякая любовь была забыта, разбив­шись у порога собственной судьбы.