Беспощадная толерантность

Я не могу говорить за руководителей других отделов. Не могу говорить даже за своих непосредственных подчиненных. Но я твердо знаю: если я буду уверен, что в мире больше нет ни одного человека с нетрадиционным взглядом на любовь, если мы сумели выжечь эту заразу каленым железом, если моя миссия закончена, то я возьму свой табельный пистолет и пущу пулю в рот. И моя смерть сделает мир чище, погрузив его в пучину беспощадной, безудержной, безупречной толерантности.

Юрий Бурносов Москва, двадцать второй

Я не имею ничего против геев, пока они не шлепают меня.

Лиэм Галлахер, группа Oasis.

Сиди себе тихо и люби, как ты хочешь.

Алла Пугачева.

Матвеев сновал по кабинету, хлопая дверцами шкафов и звеня стеклом, а Воронин сидел в мягком кожаном кресле и снисходительно за ним наблюдал. Он вполне мог себе это позволить: все же столько лет не виделись, и вполне вероятно, что больше и не увиделись бы… Воронин взял со стола пластиковый кубик с логотипом издательства, в котором трудился Матвеев. Редактировал какие-то серии, что-то, связанное с образовательной литературой, кажется. В служебные дела приятеля Воронин никогда не совался, зная его в основном как бывшего сокурсника и как весьма медленного и малопродуктивного писателя-фантаста. Коллегу, короче говоря.

За всю жизнь Матвеев написал три книги, две из которых издали (не в его издательстве, что характерно), а третью не взяли за отсутствием внятных продаж первых двух. Впрочем, за прошедшие годы все могло измениться — вдруг Матвеев уже Донцову переплюнул по количеству написанного?

— Серега, ты все же не представляешь, как я рад тебя видеть, — тем временем в который уже раз повторил Матвеев, наливая коньяк. — Ничего, что я в обычные стаканы? Для коньяка нужны рюмки в виде тюльпана или бокалы, ну, ты знаешь… А у меня секретарша на больничном, черт ее знает, куда она бокалы засунула…

— Уймись, — благодушно сказал Воронин. — Мне небось и нельзя коньяк-то.

— Можно! — воскликнул Матвеев. — Можно! Даже нужно, в медицинских пропорциях, разумеется. Я у доктора спрашивал специально.

— Раз нужно, тогда за встречу.

Воронин взял стакан, втянул ноздрями острый и, как выяснилось, совершенно позабытый аромат. Не удержался и громко чихнул. Матвеев засмеялся.

— За встречу и за твое здоровье, Серега, — сказал он, чокаясь.

Воронин выпил мелкими глоточками, выдохнул горячий воздух и покрутил головой.

— Хороший коньяк ключница твоя делает, Федор.

— Не ключница, а республика Армения. — Матвеев быстро налил еще по стакану, подтолкнул к Воронину радостно-оранжевого цвета блюдце с ломтиками айвы, лимона и яблока. — Слушай, как же я рад тебя видеть…

— Я сам рад себя видеть, — несколько сварливо произнес Воронин. — Хватит уже восхищаться. Что я тебе, Нефертити? Ну, повалялся в коме, с кем не бывает…

— Тоже мне сказал! «С кем не бывает»… Восемь лет, на рекорд не тянет, конечно, но тем не менее… Книгу, наверное, уже мысленно сочиняешь?

— О чем?! — удивился Воронин, обсасывая лимонную корочку. Вкус фрукта тоже был совершенно забытым, и потому он ел с наслаждением, хотя раньше лимоны терпеть не мог.

— Э-э… Ну, что-то типа «Восемь лет в ином мире». Что-то же человек чувствует, когда он в коме? Вот и опиши красиво, с выдумкой, с нравоучениями. На Западе давно бы уже накропали бестселлер.

— Во-первых, я меньше месяца назад очнулся и первый день, как выписался. Во-вторых, я ничего такого не помню. Аварию помню, как тачка в овраг кувыркается, а я внутри нее, словно лягушка в футбольном мяче…

— Хорошее сравнение, — понимающе заметил Матвеев.

— Это не мое, это я у Стругацких украл, — отмахнулся Воронин. — «Страна багровых туч», кажется… Так вот, мне писать-то не о чем.

— А ты наври с три короба. Свет в конце туннеля, астральные тела, все такое, — с улыбкой посоветовал Матвеев. — Народ съест и еще попросит. К тому же как бы из первых рук, видный писатель-фантаст.

— Откуда видный? — усмехнулся Воронин. — Если на табуреточку встать? У меня четыре книги вышло, пятую дописать не успел, всего семь авторских листов с мелочью…

— Ну, чтоб ты знал, после аварии книжки твои очень хорошо продавались. Доптираж, все дела. Проверь, кстати, карточку — там неплохие начисления должны быть… Потом, правда, подзабыли, но сейчас, полагаю, снова переиздадут. Вот я и говорю: видный писатель, не какой-нибудь экстрасенс-самоучка. И название хорошее — «Восемь лет в ином мире». С тебя процент за идею, хе-хе.

— А что, до сих пор прокатывает эзотерика?! — удивился Воронин. — Я думал, за восемь лет…

— За восемь лет, Серега, многое изменилось. Но пипл по-прежнему хавает всякую пургу. И будет хавать, куда он денется. Давай, за тебя.

После второй рюмки у Воронина ощутимо зашумело в голове.

— Все, Федя, я пас. Поберегусь немного, — сказал он.