Беспощадная толерантность

— Как угодно. А я вот еще выпью, — Матвеев со скрипом выдернул пробку из бутылочного горлышка. — Как раз на днях срочную работу сдал, потому-то тебя и в гости пригласил, если честно. У меня вроде как отпуск.

— Творческий? — пошутил Воронин. — Хочешь в соавторы набиться, книжку про мою ко́му написать?

— Не угадал, старина. Чего-чего, а работы у меня хватает. Школьную программу переделывать надо? Надо. А кто ее будет переделывать? Пушкин, что ли?

— Не понял, — озадаченно нахмурился Воронин. — Зачем программу переделывать?

— А как же?! А, ч-черт… — Матвеев поскреб подбородок. — Забываю, что у тебя кусок жизни напрочь выпал. Кстати, я сильно постарел за время, э-э, твоего отсутствия?

— Да нет… Похудел малость, солидный такой сделался… Ухоженный, если тебя такой термин не обижает.

— С какой стати? Тем более есть кому ухаживать. Я твои слова передам, между прочим. Хотя нет, сам передашь.

— Так что с программой-то? — напомнил Воронин.

— Не с программой, а с произведениями, входящими в курс программы по литературе. Ты, наверное, помнишь, как в твое время Пушкина переделывали? Ну, «Сказку о купце и его работнике Балде»?

— О попе.

— Что?

— О попе, говорю, сказка. Не о купце.

— А. Значит, я попутал. Ты попросту не застал, — понимающе кивнул Матвеев. — Ее переделали в сказку о купце, как оскорбляющую православную церковь. Нашли какие-то ранние варианты у Пушкина, там купец действовал вместо священнослужителя.

— То есть в программе теперь о купце? — поднял брови Воронин. Матвеев развел руками:

— Нет, в программе ее теперь уже и вовсе нету. Убрали. Ладно, не в этом дело, а то я тебя окончательно запутаю, а мы вообще-то о моей работе говорили, если помнишь. Так вот, я сейчас занимаюсь переработкой классических произведений и их переводов для школьной программы. Конечно, скучновато, но зато представляешь себе масштабы? Тиражи? Гонорары, в конце концов?

— Наверное, наваристо, — согласился Воронин. — А зачем перерабатывать-то? Опять у какой-то конфессии претензии? Кстати, что у нас нынче, государство-то светское или уже того, обратно церковь присоединили? А то я у врача в кабинете икону видел.

— Икону? — переспросил Матвеев с интересом. — У Игоря Петровича, да? Любопытно… В госучреждениях ведь не положено, либо уголок всех конфессий… Нет, Серега, государство у нас светское, и даже более чем. Ну да ты атеистом был, если им и остался, тебе по барабану. Видишь ли, после принятия федерального закона «О принципах толерантности» тут многое изменилось. Не сразу, конечно. Но тебе будет непривычно.

— То-то от меня телевизор и газеты в больнице прятали. Я уж думал, планету поработили роботы или Россию америкосы оккупировали…

— Да нет, это как раз обычная практика. Чтобы, так сказать, не травмировать случайно. Все же столько лет не получал информации. Перемен много. Потому мне тебя под расписку и выдали — вводить в реальность по старой дружбе.

— Восемь лет — разве это срок, — махнул рукой Воронин. — Я, допустим, выбыл в две тыщи четырнадцатом. Что изменилось на тот момент по сравнению с две тыщи шестым? Да ничего. Олимпийские игры пропустил бы, скажем. Обидно, но не смертельно. Кстати, на чемпионате мира по футболу кто выиграл?

— Бразильцы, суки. Наши серебро взяли, там серия пенальти была. А по поводу срока — а ты представь, что вырубился бы в восемьдесят восьмом, а очнулся в девяносто шестом. А? Сколько перемен всяких, башка бы кругом пошла. Союза нет, коммунистов нет, соцлагеря нет…

— Да, — признал Воронин, несколько встревожившись. Когда он ехал из больницы в машине Матвеева, ничего особенного не заметил… — Было бы круто. И что, все так плохо?! А при чем тут тогда толерантность?

— Да нет, что ты, — улыбнулся Матвеев. — Все как раз очень хорошо. Просто много перемен, как я уже сказал.

— Много перемен… — озадаченно повторил Воронин. — Слушай, а кто у нас президент-то нынче?

Матвеев назвал фамилию, вполне знакомую Воронину. В «его время» был такой активный политик, представитель так называемой «оппозиции», профессионально бегавший по несанкционированным митингам, чтобы получить свои пять суток, а потом честно освоить очередной грант как невиннопобиенный жутким тоталитарным режимом. В то, что он мог сделаться президентом, Воронин никогда не верил, как и девяносто процентов населения, пусть и не любившего тогдашнюю власть. Уж больно мерзок был. И вот поди ж ты… Хотя демократические выборы могут приносить разные сюрпризы. Вот и один из них, надо полагать. Или шутка?

— Гонишь, — на всякий случай усомнился Воронин. — Этого кудрявого болтуна?!

— Не гоню. И ты вообще потише, — Матвеев оглянулся, словно в кабинете находился еще кто-то, кроме них. Или боялся прослушки?! Да какая прослушка, фигня, это же не советское время… Чего он оглядывается?!

— Чего ты оглядываешься, Федор? — с интересом спросил Воронин.

— Да ничего… Давай-ка еще по одной, а то ты всего две рюмки выпил. Нельзя четное число.

Воронин пожал плечами, не став говорить, что сам-то Матвеев, получается, станет пить четвертую. Выпил, снова закусил лимончиком.