Беспризорник Кешка и его друзья

Осиротевший Кешка, устроившись в незатейливом балагане, долго плакал и все не мог заснуть. Только под утро он забылся. И ему приснилось, будто мать стояла перед ним живая, а он собирался отколотить девочку за обман.

Когда лучи солнца заглянули в балаган, сделанный из стеблей кукурузы и подсолнуха, Кешка уже не спал. Тревожные мысли одолевали мальчика. «Как теперь жить буду? Где работу найду? Если б Вулкана не увели, так вернулся бы к Хватову».

Нерадостные размышления друга прервал Лу. Он принес Кешке горячую лепешку и сообщил новость:

— Мамка уже говорила с попечительницей. Тебя определят в приют. Знаешь, для беженцев? Она там что-то наврала. Ты сегодня после обеда пойдешь с ней в приют.

— Я с твоей мамкой не пойду! — решительно заявил Кешка и отвернулся.

— Да говорю ж тебе, она забыла про стекло и про то, как ты ее назвал.

— Я сам схожу к попечительнице. Я знаю, где она живет… — не соглашался Кешка.

— Но мамка знает, как сказать. Она ей там наговорила, наговорила… А ты что скажешь?

Долго ребята спорили, доказывали друг другу, как лучше сделать, и все же Кешка настоял на своем. Он не хотел показываться на глаза матери Лу.

Враги

1

В просторной гостиной попечительницы приюта Градобоевой большие окна занавешены гардинами. На дверях, ведущих в спальню и прихожую, — тяжелые портьеры из красного бархата. На одном простенке висит портрет офицера лейб-гвардии, на другом — картина Ренуара в тяжелой раме.

За круглым столом, на стульях, обитых розовым плюшем, сидели двое: начальник городской контрразведки Осечкин с лисьим лицом, длинным, острым носом и редкими усиками и полная белая хозяйка. Она делала все, чтобы казаться красивее. Носила тяжелое ожерелье, серьги, браслет и полдюжины затейливых перстней.

— Ах, Россия, Россия! — вздыхала Градобоева. — Мы катимся в пропасть.

Офицер пытался успокоить свою собеседницу.

— Мда-а. Не отчаивайтесь, Августа Николаевна, у нас есть адмирал Колчак. Ему, я подчеркиваю, только ему помогают иностранные державы. Он победит…

Градобоева скривила полные накрашенные губы и с ноткой неуверенности произнесла:

— Мне так многие говорят. Но ведь все видят, что наши армии отовсюду отступают. Ведь так? Приморье наводняется беженцами. В горах свирепствует тиф. Везде нет хлеба, нет его и в Никольск-Уссурийске. Многие уже перебрались в Харбин. Это благоразумно. Только я все еще в пыльном провинциальном Никольске.

«Эх, судьба, судьба, — задумался Осечкин. — Сколько было радости в жизни — и на́ тебе… Откуда-то взялись большевики… Ре-во-лю-ция… Одно дуновение! И сперва Западная Сибирь. Думали задержаться… Потом Забайкалье — и тут думали задержаться. Потом… Потом Дальний Восток — и тут тоже думаем задержаться. Но правильно в песне поется: «…бог знает, что с нами случится впереди…»

— Вы что-то задумались, Вадим Петрович?

Осечкин очнулся.

— Ничего. Наша возьмет! Нам, военным, виднее, Августа Николаевна. А насчет Харбина советую пока не торопиться. Так как…

— Ага! Говорите «пока»? — перебила хозяйка, делая ударение на последнем слове. — Значит, у вас где-то таится неуверенность? — Она повысила тон. — И это у вас, у офицера и начальника контрразведки. Что же, «пока», — она снова подчеркнула это слово, — я в Харбин не уезжаю. Продолжаю оставаться в Никольск-Уссурийске. Продолжаю заниматься благотворительностью, исполнять должность председательницы городского комитета призрения и попечительницы приюта. И надеюсь…

На лице Осечкина промелькнула довольная улыбка. Он продолжил неоконченную мысль:

— Можете надеяться, Августа Николаевна. В нужный момент я на своих рысаках укачу вас туда! — он кивком головы показал в сторону китайской границы. — А сейчас нет необходимости беспокоиться.

Попечительница вздохнула, что не ускользнуло от проницательного взгляда начальника никольск-уссурийской контрразведки, и нажала кнопку.

Дверь, ведущая в прихожую, бесшумно отворилась, вошла миловидная девушка в белоснежном переднике.

— Что прикажете, барыня? — спросила она, остановившись у порога.

— Накройте стол на две персоны, — распорядилась Градобоева.

— Слушаюсь, барыня, — ответила горничная и бесшумно вышла.

Градобоева посмотрела штабс-капитану в глаза и хотела что-то спросить, но в этот миг одновременно открылись две двери. В одной показался русый юноша с заносчивым видом. На нем была рубашка цвета хаки с рукавами до локтей, на шее — платок, завязанный в виде галстука. Из-под коротких, выше колен, штанишек были видны толстые розовые ноги. Он извинился, что прервал разговор, и попросил разрешения провести минуту-другую в обществе сестры и офицера. Это был бойскаут первого никольск-уссурийского отряда, входившего в состав общества «Русский скаут». Градобоева в знак согласия кивнула и повернула голову к другой двери, где стояла горничная, и подняла черные брови, что означало: «Ну что?»

— К вам, барыня, просится мальчик, — девушка показала головой на дверь, ведущую в прихожую.