Беспризорник Кешка и его друзья

— В городе эпидемия холеры. Слышал? Косит всех без разбору — и старых и малых. Я удивляюсь, как она вас не прибрала? Ведь вы скитаетесь как раз там, где водится эта проклятая холера. По ихней вере холеру можно изгнать трезвоном, приношениями и подарками. Поэтому они пошли к кумирне в степь. Понесли холере подарки: задобрить ее хотят. А вон видите белое? — говоривший показал в сторону процессии. — Это белая метла. Они считают, что этой самой метлой можно замести следы холеры, чтобы она не приходила больше на Китайский базар. Берегитесь, ребята, холеры!

Беспризорники понимающе переглянулись. Серые глаза Ваньки смотрели на Корешка и, казалось, говорили: «Видишь? Нужно эту холеру бояться как распрочерта, а ты не хотел спрашивать, Чокало-екало».

Корешок, наоборот, подумал: «Это бы приношение стащить. Там, наверно, пампушки есть. Чо только холере, а нам?»

Когда процессия удалилась, ребята пошли дальше. Они незаметно вкладывали в почтовые ящики прокламации, раздавали встречавшейся публике афишки и в веселом расположении духа подошли к почтовой конторе. Здесь на дощатом тротуаре сидел слепой нищий с обнаженной головой. Лицо у него было моложавое. На коленях лежала кепка с медными монетами.

— А чо, Ворон, если я свою партизанскую отдам этому слепому? Он, наверно, из наших. Пусть возьмет, а в ночлежке ему прочитают. Он узнает, чо там пропечатано, — зашептал Корешок на ухо Ваньке, когда они подходили к слепому.

Ворон на минуту заколебался, припоминая Кешкины наставления, но доводы Корешка ему показались убедительными, он хотел уже согласиться, как неожиданно услышал:

— Что вам тут нужно? Марш отсюда! — Это выпалил слепой, и, к своему великому удивлению, мальчики увидели, что он зло смотрит прямо на них. — Ну, пошли, пошли! Марш! Марш! Что уставились? Что рот раззявили? Шпандыря захотели? Не поскуплюсь!

Завидя приближающуюся даму с девочкой, мнимый слепой угрожающе показал ребятам кулак, потом подмигнул и опять принял позу «незрячего»: ловким движением завернул веки, приподнял немного брови, отчего на лбу образовались складки, и протянул руку. Когда дама подошла, он умоляющим голоском произнес, склонив голову набок:

— Подайте — не минайте. Подайте, христа ради, убогому.

— Видал такого «слепого»? Смотри, как он может прикидываться. Мне бы уметь так. Тогда б все денежку подавали, — восхищался Корешок ловкой симуляцией нищего. — А мы чо? Тоже давай так делать. — Он взялся пальцами за свои длинные ресницы и тщетно старался сделаться «незрячим».

— А ты хотел дать ему партизанскую, — корил товарища Ванька.

— А это я нарочно, — виновато оправдывался Корешок, с опаской отходя от «слепого».

— В руки давать не надо. Лучше просто подбрасывать. Пусть сами берут и читают, — говорил Ванька. — Вишь? В два счета можно засыпаться. Брось свою партизанскую во двор этой избы, — и Ванька показал на покосившийся небольшой домик, вросший в землю по окна. — Только обожди. Как бы кто не заметил.

Корешок почесал голову и, улучив момент, на цыпочках подошел к забору, просунул в щель партизанскую прокламацию и испуганно отбежал обратно. В этот момент на переднем дворе залаяла собака. Сердце у Корешка заколотилось сильней, он вопросительно посмотрел на Ваньку; тот взял друга за руку, и они скрылись за углом.

Выполнив свой долг, Корешок сделался болтливым, обращался к другу с разными вопросами, а когда тот не отвечал, не обижался. Потом он стал думать о том, как будет просить партизан взять его в отряд. Теперь они должны принять, он же распространял прокламации.

У Ваньки оставалось еще пять подпольных листовок. Он предложил Корешку вернуться обратно по другой улице.

— Чо-то есть хочется, — пожаловался Корешок. У тебя нету в заначке кусочка?

— У меня у самого в животе такой базар… Что толкучка, что живот — одинаково, — вздохнул Ванька.

— А чо, когда шамать хочется, так в брюхе бурчит? — уставился Корешок на своего спутника.

— Кишка кишку догоняет. Там война идет. Пойдем, Корешок, на Китаянку[1]. Там, может, что подстрелим. Пошли, а?

2

Через горбатые ворота, по которым ползли друг другу навстречу деревянные драконы, беспризорники вошли на Китайский базар, свернули в центр, где на ветру колыхались круглые вывески харчевен, фонари, готовые вспыхнуть в сумерках. Поперек улиц тянулись длинные полотнища. В китайской толпе, одетой в разнообразную синюю одежду из дабы[2], не было женщин и детей — китайцы и маньчжуры приходили на русскую территорию, оставляя в родных краях жен, детей, родственников и имущество.

Над базаром плыл запах жареного лука. Слышался скрип колес одноколок. Визжали жирные черные свиньи. На разные голоса кричали продавцы. Лотошники торговали пудрой, нитками, чулками, иголками, наперстками, рыболовными крючками, лесками и поплавками, английскими булавками. В круглых корзинах лежали свежая рыба, грибы, речные раки, морские крабы, устрицы, трепанги, вырытые из ила залива Посьета, серые осьминоги, камбала, привезенные из Владивостока, бананы — из Юньнани, кокосовые орехи из тропических стран.