Беспризорники России

– Шо ж ты, був во Львови и всэ мовчишь. Шо там було? Одни украинцы чи и нимцы булы? – спросил молодой. – Булы?

– А як жэ. Нимцы завжды з намы. Бо воны з Бандэрою прийшлы. Чины велыки. Та там ни тильки нимцы булы. Румыны, италийцы, и дажэ ти булы… як жэ йих? О, забув! Та я жэ йих?.. Грицко, а якым ты мэнэ вчора хреном назвав?

– То ж було вчора…

– Ну, якым?

– Голланским хрэном назвав…

– О! И голладцы там булы!..

– Що ты мэни про то, хто там був, ты кажи про Украину. Кажуть, що столицу до Львова перенэсуть, бо в Кыеви руськи живуть, а во Львови всих жидив и маскалив вбылы.

– Вбылы, та чому переносыты, всё будэ нашэ. Треба бильше вбываты маскалив, жидив…

– А коммуняки?

– Вси жиды – коммуняки. Вси!

– А як маскали почнуть нас вбывать?

– О! А нас завищо?! Як воны будуть убываты? У нас – румныци, а то и гарматы, хиба нимцы дадуть? Во Львови про цэ казалы…

Из-за угла вылетел, рассыпая искры, окурок. Дети так затаились, что перестали дышать. От задержки дыхания подкатывал кашель.

– Пийшлы до бабы. Гонэ вона чи ни, но у ней завжды е, – сказал старший.

Они вскинули за спину винтовки и, похрустывая настом, пошли в другой конец деревни. Мать выждала, пока затихли шаги, и чуть слышно сказала:

– Тихонечко идите за мной…

Малышу не терпелось спросить у матери о патруле, которого она так опасается. Ясно, что это были хохлы. Баба Груша так разговаривала и её за глаза все называли – хохлушкой. Он как-то спросил её, почему она хохлушка?

– Это хто навчив тэбэ – хохлы, а я руська. Я русинка. Ото, як скажуть, – баба Груша – «хохлушка». Ты скажим йим, шо воны – хохлы, а Груша – русинка. Русины первые – русские. Вот так.

– Кажется, вот эта хата. Давайте-ка сюда, под эти деревья. Стойте тихо, я пойду узнаю. Сил моих нет. Мать оставила с ребятами коляску, прошла к дому, стукнула в одно окно, потом в другое. Хата стояла за деревьями палисадника, дети слышали, как она стучится. От окна прошла к двери, постучала и в дверь.

– Вовка, что все хохлы – патрули? – спросил Валерка.

– Это патрули – полицаи, – ответил брат. – Ванёк и Колька говорили, «что там, где оккупанты, есть предатели полицаи…»

– Кто там? – послышался приглушённый мужской голос.

– Стёша, это я – Катерина, – ответила мать.

Дверь распахнулась:

– Господи, откуда ты? Заходи!..

– Я не одна, со мной дети.

– Ну, давай сюда детей, где они?

Из двери вышел большой сутулый мужик и за матерью направился к ребятам. Он остановился рядом, высокий такой дядько:

– У тебя тут два экипажа… не растеряла ребят-то?

– Целы. С таким трудом из такого ада выбрались…

– Ну, слава богу. Как же ты отчаялась в ночь пойти? Могли пострелять. Заночевала бы где.

– Где ж заночуешь в степи?

– Как шла-то?

– По речке, утром вышли…

– Утром! – удивился Стёша, затаскивая в сенцы коляску, и помог втащить санки. – Я тогда, в то мирное время, добрался до вас за день, но я на лошади… Речка не шибко петляет – путь получается короче… ну да. Где же Алексей? Живой? – расспрашивал он, задвигая засов двери.

Разговор получался как приветствие. Вы-де не у чужих, и я, как глава семьи, принимаю вас.

Где же ему быть… – ответила мать, – там, где все. А живой ли? – она шмыгнула носом, – чует сердце: живой, чует. Сны подсказывают – живой.

– Сюда, вот сюда идите, – Стёша распахнул двери в хату.

Свет керосиновой трёхлинейной лампы, висевшей посредине комнаты, показался вошедшим ярким. В глазах появилась резь, слёзы, они сморгнули, отвернулись от лампы.

За большим длинным столом сидела семья Стёши. Дети, какие-то старухи, тётки, молодые люди – и все смотрели на негаданных гостей.

Хозяин поставил коляску в сторону от порога, назвал мать по имени. Из-за стола встали дородная тётка и седоволосая старуха, сутулостью похожая на Стёшу. Тётка принесла стулья для всех, а старуха подошла к ребятам:

– Давайте-ка раздеваться.

Они сняли пальтишки, шапки, галоши, сели на лавку и стали стаскивать бурки:

– Боженьки-то, боженьки, а ноги синие – синюшие, как у мертвяков, – причитала старуха, – в галошах хлюп-мокрота… давайте-ка суконную вязёнку.

Кто-то из детей подал бабушке рукавицу, и она тут же принялась растирать детям ноги.

– Киньте в печь поленце. В жар чайник поставьте, чугун с водой пододвиньте, – распоряжалась старуха.

Стёша вполголоса о чём-то продолжал расспрашивать мать, братьям казалось, что голос у него такой же лохматый, как он сам.

Их поили «узваром», как говорила бабушка, кислым, горячим. Она ещё предлагала кутью, ноги горели огнём. Валерка дремал. Усталость сказывалась. Все, что происходит не на самом деле, а во сне. Он не сидел, а летал по воздуху и опустился на жёсткую, тёплую подстилку, кто-то командовал:

– Всё мокрое на загнетку…

Сон мягкий, тёплый, будто летний воздух, обволакивал, гасил сознание.

Глава II

Труженик всегда нацелен на работу. Если присмотреться, дни у них начинаются однообразно. Они как заводные, – в делах.

Что-то так грохнуло, малыш вмиг очнулся. Перед глазами белый снег, он вскинул руку, но не достал.