Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

Беспризорные чтили и в то же время боялись своего «вожака». Он был для них как отец или старший брат: если его арестовывали либо он уезжал в места более доходные и безопасные, группа переживала кризис и надеялась, что вскоре появится новый «вожак».

Язык беспризорных

Единственное психологическое исследование беспризорных, выполненное с использованием надлежащей научной методологии, провел в 1926–1927 годах Александр Лурия и его сотрудники из Академии коммунистического воспитания. Результаты были изложены в книге «Речь и интеллект деревенского, городского и беспризорного ребенка», опубликованной в 1930 году[127]. Лурия принадлежал к кругу психологов, сформировавшемуся вокруг Льва Выготского, который в те годы занимался исследованием высших психологических функций и разрабатывал теорию, впоследствии названную культурно-исторической: в ней подчеркивалось влияние исторических, социальных и культурных факторов на развитие человеческого разума. В то же время Лурия проводил эксперименты, разрабатывая метод, который мог быть использован для расследования различных преступлений, от кражи до убийств. Метод основывался на регистрации двигательной активности, связанной со словами, произносимыми подозреваемым в ответ на нейтральные или значимые слова, связанные с преступлением, – своеобразный детектор лжи. Среди испытуемых были и беспризорные. Можно отметить два результата, представляющие особый интерес для психологии. Во-первых, ответы деревенских и городских детей были достаточно однотипны и в целом отражали условия, в которых жили данные группы детей, тогда как ответы беспризорных демонстрировали большое разнообразие. Не выявлялась группа преобладающих слов. Например, если на слово «дом» большинство деревенских детей отвечали «амбар» или «сарай», то беспризорные давали разные ответы: «мама», «изба», «комната», «кошка» и т. д. Второй результат выявил характеристику, которая объединяла беспризорных и делала их отдельной социальной группой: это сленг. Слова из разных языков – русского, украинского, узбекского, татарского и других – смешивались со словами и выражениями преступного мира. Непонятный жаргон нередко оказывался мощным препятствием для людей, которые интересовались положением этих детей и стремились к диалогу с ними. Матвей Погребинский в книге «Фабрика людей», передавая речь беспризорных, часто использует сноски, чтобы объяснить значение ряда терминов. Первый, с которым мы сталкиваемся на страницах его книги, термин «фраер», объясняется как «тот, кто ничего не понимает в воровском мире: простак». Сегодня из литературы о ГУЛАГе нам хорошо известно это слово из уголовного (блатного) жаргона: фраер – человек неопытный и наивный, тот, кого можно легко обмануть, потенциальная жертва бандитов, сидевших в исправительно-трудовых лагерях. Ряд страниц в книге Маро (М. И. Левитиной) также отводится жаргону беспризорных, как для того, чтобы отметить их особенность, так и для того, чтобы помочь работникам детских учреждений общаться с беспризорниками в детских домах, колониях и тюрьмах. Маро приводит как уже существующие слова, значение которых было изменено, так и настоящие неологизмы, например используемые для обозначения чисел или различных категорий воров[128].

Кража яблока или тряпья, которым можно прикрыть тело, могла восприниматься как спонтанное действие начинающего беспризорника, но на самом деле воровство было настоящей профессией, для которой, как показано в автобиографии Воинова, требовалось обучение, и его беспризорные проходили либо в банде, либо в тюрьме. В повести Шишкова Филька оказывается на «курсах воровства» и изучает связанную с этим терминологию.