Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

Кто такой Чайник

Чайник – прозвище, данное ему его соратниками по скитанию. Одно время при помощи чайника Чайник во время отправки поездов играл на вокзале, и не плохо, роль «пассажира», и под предлогом «посмотреть за вещами» уносил их в вокзальное подземелье, откуда уже вся компания малышей переправляла добычу на Сухаревку.

Семилетним его мать привезла на Александровский вокзал[133], посадила на скамейку и издалека следила за ним, а перед вечером сказала: «Иду на базар за белой булкой». Так и остался он на вокзале в ожидании матери и белой булки. Перед закрытием вокзала его нашли под скамейкой спящим, а во рту, точно соска, торчала изгрызенная морковь.

С этого дня началась самостоятельная жизнь Чайника. О матери забыл, неделями не выходил из пределов вокзала и кормился подаяниями пассажиров.

Робость перед людьми, городским шумом медленно одолевалась. Долго Чайник шарахался от трамвая и наконец освоился с Москвой.

Чайник обжился. Он пел в вагонах пригородного сообщения и практиковался в мелком воровстве в поездах всех направлений. Весной Чайник экспортировал себя в Крым и приютился у крестьянина пастухом. Ел, пил, пас скот и молча грелся на солнышке, редко возобновляя в памяти свой вагонный репертуар. Он с упоением глотал и захлебывался своей жизнью. Он рос, рос физически и духовно. Непрерывные разъезды сталкивали его с разнообразными людьми. Несловоохотливый, он медленно, обдумывая, отвечал на задаваемые вопросы, но больше слушал и прислушивался.

Осенью Чайник, весь загорелый, переправлял себя снова в Москву.

– Чайник, даешь пять! А в Крыму что?

– Что в Крыму? На лето взяли, а на зиму прогнали. У вас что?

– Промышляем…

Чайник ходил по дворам и кормил себя, работая помощником по распилке дров.

В Александровском подземелье

Пришла зима. В Александровском подземелье, где паровые трубы проложены, Чайник нашел себе теплый приют. Здесь ютились все: попрошайки, воришки, малолетние проститутки-кокаинисты. В это темное, зловонное подземелье ни один из служителей вокзала не заглядывал, и никто не подозревал о ночном пребывании беспризорных детей.

Случайно в МОНО узнали об Александровском подземелье, снарядили экспедицию, на вокзале заручились согласием ж-д ГПУ, нашли ход, без верхнего платья опустились в подземелье. Жуть обдала всех! С одним фонарем впереди в узком проходе, перебираясь через трубы сквозь тьму, при частых поворотах прошли более пятнадцати саженей. Дышать становилось тяжело и трудно – отсутствовал кислород. Женщина-инспектор выбыла из строя – она лишилась сознания, упала в обморок, ее душила рвота. Ее вынесли наверх, экспедиция продолжалась. Снова одолели в темноте пройденное расстояние, и перед нами в стене вырос овальный канал, по которому растянулась паровая труба. В этом канале можно было только ползать. Первым с фонарем пополз дружинник ДЧК тов. Шаги-Ахметов, за ним агент ГПУ, последним на четвереньках я полз. Несколько минут ползания в канале лишили меня сил и способности дышать. Я сообщил товарищам и, не поворачиваясь, ибо места не было, как рак, ногами вперед, пополз назад к выходу из канала. Ко мне присоединился и агент ГПУ, и только дружинник, тов. Шаги-Ахметов, юркий подобно кошке, полз вперед вдоль канала с уже потухшим фонарем.

Мы полустояли у входа в канал. Глухие крики разбуженных беспризорных детей едва доносились до нас. Для поддержки связи с дружинником мы жгли спички, которые гасли не догорая.

Около двадцати ребятишек были найдены дружинником в канале. Их вывели наверх, и среди них был Чайник. Лица, умытые грязью. Ни одной нотки негодования, ни одной мольбы. Недоумевая, они нас разглядывали всех, точно спрашивали:

– Зачем нас будили?

Пока шла беседа с Чайником, кто-то из остальной группы вынул из кармана мяч, и он пошел по рукам.

Совсем дети! Дети, у которых большой практический опыт в жизни, жизнь которых наполовину проходит в подземелье, играли с мячом. А двенадцатилетний малыш по кличке Зайчик вынул из бокового кармана своих тряпок пустую бутылку, ранее, видимо, наполненную самогоном, и каждый, чмокая, приставлял ее к своим губам.

Их собрали всех в зал.

– В детский дом пойдете?

– В хороший детский дом, где работают, пойдем, больше никуда не пойдем, – и, бросив нас среди зала, снова затеяли какую-то игру.

В детском доме

Чайника направили в детский дом. В короткий срок работы его были выставлены как образчики крупного достижения в работе над беспризорным элементом. Тут была сложная лепка и красочные рисунки. Чайник усиленно занимался, строил планы своего будущего, но моментами все рушилось: медлительный темп, казарменное однообразие жизни детского дома вызывали внутренний протест его бурных наклонностей, устремленных к постоянным движениям и смене впечатлений.

– Тошнота, – жаловался Чайник, – хоть работу какую организовали артелью…

И Чайник сбежал. Бежал на улицу, не задумываясь о последствиях, и через определенный промежуток времени снова возвращался, дабы снова сбежать.

– Где же теперь Чайник?

Навсегда

Я его недавно встретил в МОНО. Он сидел в приемной и курил, сквозь зубы часто плевал и несколько свысока оглядывал очереди из таких же, как и он, оборвышей.

Была тут видавшая виды детвора в одном нательном, почерневшем от грязи белье, с привязанными тряпками до колен, босиком, но с остатками пальто на голом теле, в мешках вместо верхнего платья и галошами «великан» на ногах. Некоторые сами пришли, иные милицией привезены и ждали в приемной определения в детские дома.

Чайник был всех их старше, а поэтому и держался в приемной независимо.

– Чайник, дай по-ку-рить.

– Чайник, оставь бычка!

– Отстаньте…

– Да-ай, да-ай…

Чайник был не в духе. Волновала предстоящая встреча в приемной, где его знали, знали как одаренного, но опустившегося мальчугана.

Его узнали и как старого знакомого повели в кабинет заведующего.

– А… явился… Ну, здравствуй, добро пожаловать. Мы тебя ждали. Не забыл нас? Где ж твое честное слово? Ты свое обещание дал при свидетелях. Или забыл?

И град упреков чуткой пожилой женщины, говорящей с ним, как равная с равным, был для него болью довольно-таки чувствительной.

– Я не мог так жить, – весь краснея, защищался Чайник.

– Почему ты не пришел ко мне? Ну, расскажи, где был…

Чайник серьезно, здраво, точно взрослый, рассказывал о своем житье-бытье.

– А надолго ты к нам? – не глядя на него, спросила заведующая.

– Навсегда.

– Почему?

Чайник слегка призадумался.

– Почему?.. Раньше мы были без друзей, а теперь знаем, что Ленин о нас писал. И у вас на стене висит – и Чайник прочел вслух строку: «Записывайтесь в друзья детей».

– Есть друзья, лучше будет жить. Потому и пришел навсегда. Навсегда…[134]