Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

В детском доме было трудно уединиться, но иногда находился укромный уголок во дворе, в сарае или под навесом. Мальчикам не разрешалось находиться в комнатах девочек, и наоборот, но, как и все прочие правила, это тоже нарушалось. Мальчики пробирались в комнаты девочек, а девочки — в комнаты мальчиков. Только старшие подростки занимались любовью⁴.

К раннему сексуальному развитию у девочек примешивался ярко выраженный материнский инстинкт:

Малыши считались смертельными врагами, но только в детском доме; на улицах мы работали все вместе. В приюте старшие девочки часто заботились о младших, шести или семи лет, потерянных и несчастных. Они защищали их, утешали, кормили, а иногда даже чинили и стирали их одежду. Хотя к любым проявлениям сентиментальности было принято относиться с грубой насмешкой и презрением, никто никогда не смеялся над девочками, которые помогали малышам. Их забота была для нас чем-то особенным. В какой-то степени эти малыши были и «нашими» тоже. Нежность и забота, которых нам всем не хватало и которыми эти девочки одаривали малышей, трогали нас, хотя мы и не осознавали этого.

Большинство девочек в приюте были не лучше мальчиков, на некоторых осталось куда больше следов бродячей жизни. Резкий голос, грубые манеры, лохмотья, нечёсаные волосы, бледные, распутные лица, часто преждевременно состарившиеся, неряшливые, привыкшие к постоянной ругани и дракам — такими были наши брошенные девочки.

На «работе» они нисколько не уступали мальчишкам в смелости и отваге⁵.

В повести Шишкова «Филька и Амелька» описан инстинкт защитника, возникающий у мальчиков по отношению к девочкам, особенно когда они, сами того не желая, становятся матерями. Одна из главных героинь повести — Майский Цветок: о ней заботятся беспризорники, живущие в трущобах у баржи на реке, приносят еду и молоко. Амелька приводит Фильку, новичка в компании, к Майскому Цветку:

— Здравствуй, Майский Цветок, — проговорил Амелька.

— Здравствуй, — послышался женский голос.

При свете стоявшего на ящике застекленного фонарика Филька разглядел: дощатые нары, на нарах — прикрытая ветошью солома, на соломе — маленькая женщина, она кормила грудью ребенка.

— Вот тебе, Майский Цветок, сиська резиновая для парнишки, вот сливы, вот пряники. А это вот конь ему и кукла.

— Спасибо, — ответила женщина, — спасибо. Вон на ящике, видишь; мне много натащили всего. Вон вина красного бутылка. Да я не пью. Пейте.

Амелька спросил женщину:

— А где твоя лисья шуба? Покажи новенькому свою лисью шубу.

— А нешто не видишь? Вон висит.

Амелька, конечно, видел. Он снял шубу и подал ее Фильке.

— Подивись. Краденая, конечно. По-нашему — темная.

Филька пощупал потертую одежину, сказал:

— Бархат, надо быть. Вот так шуба!

Амелька самодовольно засопел, повесил шубу и с хвастливостью добавил:

— У нас все роскошно. Не иначе.

Филькины глаза привыкли к полумраку. Он внимательно рассмотрел женщину. Она лежала в синеньком ситцевом платье, в лакированных, больших, не по ноге башмаках и с браслеткой на худой, как палочка, руке. Она показалась Фильке подростком, с желтым худощавым лицом, — правда, приятным и ласковым. Хороши задумчивые темные глаза ее: в них была и непонятная скорбь, и что-то детское, обиженное, такое знакомое Фильке. Она глядела новичку в лицо, пытаясь приветствовать его улыбкой и не умела этого сделать.

— Который же год тебе? — несмело спросил Филька.

Она молчала. За нее ответил Амелька:

— Ей скоро четырнадцать. А вот могла все-таки раздвоиться, дитю родить. Три недели тому назад⁶.

Майский Цветок хотела сделать аборт, но ребята ее отговорили: позвали повитуху, родился ребенок. Но обоих ждала незавидная судьба. Холодным осенним утром их нашли в палатке мертвыми.

Становилось светло. По бледному небу куда-то спешили заблудившиеся трепаные обрывки октябрьских туч.

Природа печальная и блеклая. Унылая поляна, полуобнаженные деревья и кусты. Угрюмая, чужая, злобная река, и за рекой — побуревшие, однообразные степи.

«Все цветки облетели, отцвели, — какой-то скрытной глубиной сокрушенно подумал Филька. — И Майский Цветок отцвел»⁷.

Среди беспризорных нередко случалось, что девушка оказывалась беременной, не зная, кто отец ребенка (ровесник? взрослый?). Хотя аборты были легализованы в ноябре 1920 года (запрет был вновь введен в июне 1936-го), в рассказах о беспризорниках часто встречается, что девушки сами хотели детей и в случае беременности не помышляли об аборте, даже если бы потом пришлось отдать ребенка в приют. Ситуация переживалась с каким-то внутренним надрывом, как у Зины в романе-автобиографии Воинова.

— Тебе холодно, Зина? — спросил Тимка.

— Все ворочаюсь и ворочаюсь. Никак заснуть не могу... не знаю, что и придумать, — сказала она... — Вот жизнь собачья! Хоть бы этот проклятый ребенок уж поскорее родился! Да куда там! Я так больше не могу.