Бессердечная Аманда

Кровать застелена свежим постельным бельем, на всякий случай. Несколько лет назад одна моя довольно состоятельная подружка подарила мне шелковое постельное белье; кстати, тоже ко дню рождения — она думала, что у наших отношений есть будущее. На этом белье чувствуешь себя как в опочивальне русской царицы. Но я решил избежать каких бы то ни было неуклюжестей. Аманда кажется мне чем-то вроде стрекозы, для которой ветер опасен. Я просто открою все окна, зажгу маленький огонек-приманку и буду ждать полного безветрия — она должна сама прилететь ко мне. Может, мне следовало более страстно реагировать на ее поцелуй? Может, надо было сразу же начать процедуру совращения?

Мы едим в кухне пиццу и пьем вино. Меня умиляет аппетит Аманды. Сам я ем мало; не потому, что хочу, чтобы ей больше досталось, — просто я видал и более изысканные блюда. Все-таки это была ошибка — то, что я ничего не приготовил, это выглядит как безразличие. Я вру, что собирался приготовить что-нибудь посерьезней, но, к сожалению, целый день был очень занят работой. Аманда спрашивает, что я приготовил бы, будь у меня время. Я на ходу придумываю меню; это нетрудно — рассказывать о том, чего нет. Я болтаю про жаркое из телятины в грибном соусе, кресс-салат и ванильное мороженое с амаретто. Она слушает меня, как будто я мастер художественного чтения, потом говорит, что все это никуда не убежит. А чтобы утешить меня, она признается, что это самая вкусная пицца из всех трех, которые ей довелось попробовать в жизни.

Она ловит меня на том, что я украдкой смотрю на часы, висящие за ее спиной на стене, и небрежно спрашивает, не назначена ли у меня еще одна встреча на сегодня. Упаси бог, отвечаю я, конечно нет. У нее тоже, говорит она, сына она пристроила до завтра у Люси. Таким образом, ученик получает еще один урок, если это не определенный знак. Предвкушение близкого счастья лишило меня последних остатков разума — чего я еще жду? Аманда наливает себе еще вина и тем самым приковывает меня к стулу. Нет, ни к чему она меня не приковывает, она просто делает то, что ей хочется, а ей хочется еще глоток вина. Потому что, допив вино, она встает, протягивает мне руку и говорит: иди сюда.

18 января

Она приходит утром и остается до полудня, пока сын в школе. Мне выпала самая счастливая корреспондентская доля, о какой только можно мечтать. Я не думаю о будущем, я наслаждаюсь настоящим. Ночью она шептала мне на ухо невероятнейшие вещи: что она улетает на седьмое небо, что ее ноги стали вдруг как у кузнечика — коленками назад, что в углу сидит черная сова. И вот она опять здесь, нам не нужно ждать ночи.

Как только мы перешагнули последнюю черту, отделявшую нас друг от друга, и немного пришли в себя от свершившейся метаморфозы, она проявляет такое чувство собственного достоинства, что я ей даже завидую. Она берет то, что ей положено, спокойно, без всякого жеманства; если она что-то говорит, то этому можно верить. Хэтманн никогда не производил на меня впечатление сильного человека, как же он это выдерживает?

Она открывает окно и смотрит на Лейпцигер — штрассе, которую никогда не видела сверху. Я любуюсь ее фигурой. Она еще не сняла пальто, а шарф держит в руке. Я бы тут же набросился на нее, но сдерживаюсь: терпение, терпение, ты — не она.

24 января

Аманда приходит и уходит когда хочет. А у меня, как назло, работы по горло — один раз она даже не застала меня дома и ушла, оказавшись перед закрытой дверью. Я не могу быть каждую минуту наготове: город охвачен волнениями. Дагоберт оказался прав: назревает что-то серьезное. Власти раздражены как никогда. Они арестовывают, судят, высылают; наш главный редактор требует от меня полной отдачи. Я предлагаю Аманде ключ от моей квартиры. Она с удивлением смотрит на меня, улыбается и отказывается. Хотелось бы мне знать, что это означает: считает ли она мое предложение нелепым или просто преждевременным?

Меня не оставляет вопрос, что будет, когда вернется Хэтманн. Я не решаюсь спросить об этом Аманду. Осталось три дня. Если бы она взяла ключ, это был бы ответ, хотя и далеко не исчерпывающий. Я не могу понять, как мысль о скором возвращении Хэтманна оставляет ее настолько равнодушной, что она еще не заговорила об этом сама. У нее другие проблемы: какой-то молодой человек нес на демонстрации в честь Розы Люксембург и Карла Либкнехта самодельный транспарант. Она не знает, что на нем было написано, но наверняка что-нибудь вроде «Свободу инакомыслящим!». Во всяком случае, они посадили парня за решетку и собираются судить. Нельзя ли как-нибудь помочь этому бедняге? Я говорю, что не представляю себе, как ему можно помочь, и она сердито спрашивает, зачем же я тогда здесь вообще нужен, если не для того, чтобы помогать. Назревает политическая дискуссия, которой я не боюсь, — мне слишком часто приходилось в них участвовать. Но тут вдруг раздается телефонный звонок, меня срочно вызывают в редакцию. Я умоляю Аманду подождать меня, через час я обязательно вернусь, и она соглашается. Мы прощаемся поцелуем, уже как супруги.